За сорок
Шрифт:
Она честно пыталась. Она и дальше, не оставляет попытки. Делает это снова и снова. Ищет всегда и везде. А по ночам горько плачет, почти всегда. Особенно в выходные. Особенно весной. Она не перестаёт надеяться, что найдёт того, с кем можно будет разделить это прекрасное, разрывающее душу время года. Того, кто выслушает и поймёт. Того, кто поймёт и крепко обнимет и больше, никогда и никуда, её одну не отпустит, даже ненадолго…
Ответственность
Быстро. Так что глаза не успевают. Одинаковость мелькающего пейзажа за окном. Сплошной зеленый. Такой зеленой лентой, волнистым забором, бесконечным цветом. Деревья превращаются в яркое
Давно выжитое из обихода слово полустанок. Кусок платформы размером в половину вагона. С растрескавшимся и побелевшим от времени асфальтом. Принимающий гостей и груз довольно нечасто. Поезда здесь окончательно не останавливались. Удивленно скрипели тормозами. Казалось, не понимали, зачем тратить драгоценное время, на этот обветшалый кусок неполноценной платформы. На этот старый дом у потухшего семафора.
Маленький дом у старого переезда сменил много хозяев. Своей разноцветной продолговатостью доказывал длительность пребывания на Земле. Расположенный в лесной глуши у заброшенной грунтовки. Он почти забыл цель своего существования. Каждый новый смотритель, назначенный следить за порядком, привносил часть себя. Кто-то переделывал снаружи, кто-то перекраивал внутри. Обшарпанная жестяная крыша бликовала множеством вмятин в солнечную погоду. Сложенный наполовину из кирпича и наполовину из отслуживших шпал, выглядел очень необычно. Очень по дачному. Дача, на которую всегда не хватает денег. Денег чтобы сразу довести все до ума. Старые шпалы, пропитанные дёгтем распространяли запах природы и цивилизации. В жаркую погоду испаряющийся аромат березового дёгтя напоминал парную русской бани.
Небольшой приусадебный участок хвастался никелированной бочкой душа. Самым последним приобретением. Ухоженный малинник цепко удерживал в плену пересохший забор. Ломкие жерди закрывали одну сторону участка от дороги. Две прямоугольные теплицы изнутри запотели непроглядной росой. Дом никогда не выглядел заброшенным, как многие другие похожие. Добавлялась свежая деталь. Деталь – не дающая умирать. Деталь – дающая новое жизненное тепло. Эволюцию дома можно было наблюдать по телевизионным антеннам. От одного конька крыши до другого. С разным наклоном от времени или порывов ветра. Причудливые антенны, невпопад растопыривали свои рога. Завершающей победой цивилизации служил блин спутникового телевидения. Со стороны дом смотрелся немного покосившимся влево. Нетвердая петляющая тропинка к входу окаймлялась разросшейся лесной земляникой. Цементная урна, с гербом СССР, не понятно как тут оказавшаяся, стояла набитая пластиковыми бутылками из-под лимонада. Российский триколор вяло развивался над небольшой верандой. От стрекотания кузнечиков и тончайшего звона в рельсах закладывало уши.
Без проходящих поездов дом казался обычной сторожкой в обычном садоводстве. Сторожкой куда стащили все, что попалось под руку. Все, что могло пригодиться в хозяйстве. Не закрывающаяся дверь сарая светила набалдашником железной кровати и наваленными кое-как дровами. У сарая в ряд стояли четыре стула. Все без сидений.
Дом много знал. Дом много видел. Дом помнил большие чёрные паровозы, нервно обдававшие его клубами пара. Видел бесконечное количество вагонов товарных составов. Подтекающих цистерн с нефтью. Посыпающих зерном и песком гравийную поддержку шпал. Со временем неплотно закупоренных вагонов становилось всё меньше. Дом замечал дула танков перевозимой военной техники. Мелькавшие заспанные лица людей. Что-то пьющих и смотрящих в окно. Иногда просто слепые окна. Тёмные окна погашенного света, выстраивающиеся в ровную серую линейку.
Стремительный стук колёс скорых поездов. Скорые всегда догоняли время. Будили дом у переезда по утрам. Дрёма стряхивалась, как чашкой хорошего кофе, как громкой музыкой. Их антиподами служили грузные товарные коровы. Длинные товарняки пели убаюкивающую песнь всю ночь.
Тадык-тадык…
тадык-тадык…
тадык-тадык…
Казались, надежными муллами, монотонно делающими свою незаметную работу. Только суетливые электрички, с криком испуганных чаек, бегали отрывисто и часто. Прерывали рабочий ритм больших животных.
Медленно меняющийся дом наблюдал за быстро меняющимся подвижным составом. Ручные дрезины, угрюмые паровозы, маленькие тепловозы, трудолюбивые электровозы. Современные поезда. Контрастом раскрашенные хищные Сапсаны. Острой мордой внезапно протыкающие пространство. И так же внезапно исчезающие. Туполицые электрички, постепенно заменяемые изящно порхающими Ласточками. Люди, бывавшие в доме, часто упоминали эти птичьи названия. Дому становилось покойнее от тягучих разговоров под крепкий чай. Слушая людей, дом всегда хотел побывать в местах, куда стремятся железные, гремучие змеи. Сотрясающие землю. Грузовые. Пассажирские. Посмотреть, познать неведомые места. Увидеть, как живут другие дома у переезда. А иногда, не хотел. Было страшно оставить свой пост. Свои всеми забытые лампы семафора. Возможно, когда-нибудь дорога снова оживет. И снова понадобится его помощь. Его пронзительные предупреждающие звонки. Его красные глаза, предупреждающие об опасности. Опасности исходящей от груды организованного металла, несущегося на огромной скорости. Нет, он не мог покинуть свой объект. Ответственность, была важнее личного интереса. Интереса к другой жизни.
Жизнь становилась быстрее. Напористее. Дом, замечал, как увеличивались скорости течения железнодорожного потока. Менялась сама жизнь от примитивного к футуристическому. Менялась форма. От кумача, украшающего эшелоны, к яркому пластику расчерченных фигур на зализанных поездах. Менялось содержимое. От пара, к совершенным двигателям. И только дом у переезда оставался на своём месте. По-прежнему вслушиваясь в стук колёс. Дом по-прежнему ревностно охранял нескончаемый бег современности.
Она Он Они
Помнишь, когда ты была маленькой, ты страстно желала стать певицей. Ты брала мамин плед. Заворачиваясь в него, хватала воображаемый микрофон. Иногда расческа его заменяла. Открывала особым образом трюмо, вылавливая угол всестороннего погружения в артистический процесс. Ты кидала в огромный зал заранее отрепетированные движения. Очень изысканно корчила гримасы. Зал тонул многотысячным ревом. Ты небрежно изгибала спину, почти вываливаясь из дико неудобных маминых шпилек, многим больших по размеру. Помада была главным атрибутом молодого и звездного макияжа. Ты брала талантом. Лучшим вокалом и текстами. От силы твоего голоса падали птицы, случайно пролетающие за окном. Это был грядущий успех. Другой жизни у тебя не могло быть. Ты была рождена стать первой после талантливой Аллы Пугачевой. Голосом своей эпохи. Раз и навсегда.
Помнишь, когда ты был маленьким. Ты на всю свою детскую душу был уверен, что станешь самым известным врачом. Хирургом от Бога. Ты лечил все, что попадалось под руку. Плюшевых мишек и чужих кукол. Соседского не желающего лечиться кота и собственного всегда упирающегося хомяка. Мальчишек и девчонок сначала в детском саду, а затем во дворе. Твои инструменты были всегда под рукой. Твои руки считали золотыми. С них делали слепки. О тебе писали все газеты и журналы. На прием к тебе ехали со всей страны. К тебе невозможно было попасть. Такую картину ты четко видел.
Конец ознакомительного фрагмента.