За стенами города. Дезертир Ведерников
Шрифт:
Между тем очередь двигалась. За Ведерниковым пристроилось еще несколько человек. Он усвоил улыбку, сопровождающую поступки людей, совершаемые по легкомысленному чужому произволу. Все ближе стол, за которым вносили фамилию человека в списки, задавали вопрос о подготовке во время срочной службы, принимали документы и укладывали их в коробку, жали новому ополченцу руку и отправляли его к грузовикам.
Ведерников не запомнил ни лица военкоматского служаки, ни смысла его поздравления. Винтовка показалась порцией глупости, добавленной к той, которую он еще не сумел переварить. По военной специальности он был инженером
Получившие винтовку и обмундирование присоединялись к строю, вдоль которого прохаживался сержант с опаленным солнцем лицом и толстыми короткими руками. Запись у стола закончилась. Сержант подровнял строй и подал команду: «Шагом марш!». За спиной запоздало заиграл заводской духовой оркестр.
Когда их привели в здание школы, обтоптанное прежними ополченскими формированиями, с классами, заставленными койками с рыжими одеялами, Ведерникову захотелось лечь и хотя бы на время закрыть глаза. Но заявлялись какие-то командиры, их окружали, расспрашивали о положении на фронте, что будет дальше. Отвечали уклончиво: закончится формирование, тогда и объявят, какое будет у них назначение; положение на фронте непростое, но армия фронт держит.
Ведерников узнал, что с разрешения сержанта можно на полчаса выйти в город. Пошел отыскивать сержанта. Сержант разрешил.
В городе, если разобраться, ему делать было нечего: купит конверты, почтовую бумагу и отправит письмо Наде. Среди его знакомых был только один человек, которого обязательно нужно было оповестить о произошедшей с ним перемене, — Ефим Баранников. Но ополченцы, как сказали, после оформления в часть получат сутки или двое, чтобы попрощаться с близкими, решить квартирные вопросы, тогда он и свяжется с другом.
На тротуарах много военных. Их вид не производил впечатления, что город в опасном положении. Полководцы, наверно, что-то напутали: немцы где-то выбросили воздушный десант, а — в итоге — начальство в панике: тысячи производственников оторвали от нужной, не терпящей отлагательства работы.
Ведерникова удовлетворяло своей безусловной правдивостью лишь то, что рассказала вчера Варвара. Что же такое должно было случиться, чтобы в середине ночи поднять по тревоге курсы командиров и куда-то спешно бросить, даже не оставив следа от этого учебного подразделения?! Прорыв фронта?.. Было противно ничего не знать, гадать, придумывать.
Его соображения никому не нужны, и прежде всего ему самому. Он приторочен к школе, в классе 8б стоит его винтовка, ее номер, сказали, он должен помнить, как собственное имя. Пока он еще в гражданской одежде, — еще таков, каким был. Встретив его, близкие даже не заметят наступившей в его жизни перемены.
Закупил конверты, папиросы, запасся леденцами — другие конфеты в магазинах исчезли. Затем минут на сорок под аркой дома задержала воздушная тревога. Он явно перерасходовал время отлучки, но ничего: свою задержку объяснит. Неужели нельзя сегодня отпустить всех по домам?
На спортивной площадке позади школы, пересекая вечерние тени, взад-вперед маршировали ополченцы. Сержанты голосами взрослых петухов
Ведерников поспешил за трехлинейкой. В классе было пусто. В мертвой тишине класса с грифельной доской и таблицей Менделеева на стене он вдруг понял, что с ним происходит нечто более значительное, чем все то, что было в жизни до этого момента. Жизнь уже разрезана на две половины — прошлое ничего не значило, а будущего своего у него нет и, может быть, уже не будет, — только темное, угрожающее встречное течение времени и борьба с ним ожидает его.
Отправился на поиски цеховых коллег — в его интересах держаться к начальнику цеха поближе. Однако среди тех, кто занимался строевой подготовкой, Кудрявцева не было. Ему сказали: «Вызвали его куда-то». «Куда его вызвали, не на завод ли?» — с тревогой спросил инженер. «Кто его знает», — равнодушно проговорил мастер Завьялов.
Как некстати была его прогулка! В этой неразберихе малейшая случайность может повлиять на судьбу. Он пойдет в штаб и узнает, кто и зачем разыскивал Кудрявцева, может быть, и он был нужен посланцу с завода.
Но никакого штаба в школе не было, формирование новой ополченской дивизии только началось.
На площадке появился лейтенант с двумя кубарями. Его речь была короткой: «Сейчас организованно заходим в школу и с винтовками, с полученным обмундированием и своими личными вещами повзводно выходим на трамвайную остановку. Едем все до трамвайного кольца. Там собираемся и строем приходим в военный городок, многим он уже известен по сборам. Там ужинаем, если баня будет работать, помоетесь, переоденетесь в полученное обмундирование, гражданское свяжете в узел, подпишете бирку своим именем-фамилией и домашним адресом. После помывки отдыхаем. Ваши вещи будут сохраняться до окончания войны, после возвращения с войны под расписку получите их в руки. Все понятно?..».
Лейтенант, судя по репликам в строю, ополченцам понравился, особенно открывшейся веселой перспективой получить свои довоенные тряпки, вернувшись с войны домой.
Был еще шанс, кажется, последний, воспротивиться и отстоять свое место в здравом порядке вещей, — не теряя времени, отправиться на завод: «Мне сказали в сборном пункте, что меня кто-то из администрации разыскивал… Вот я и явился…». Скромно спросить: «Возможно, потребовалось мое предложение?..» — и напомнить кому надо про эти дефицитные трубки… Но он не мог явиться на завод с винтовкой. И не мог ее оставить в классе или передать кому-то — такими нарушениями занимается военный трибунал. Осталось надеяться лишь на завтрашний день.
Едва успели дотопать до трамвайной остановки, подошел трамвай с пустыми вагонами и быстро довез ополченцев до кольца. При всей нелепости происходящего и беспорядке чувствовалось: какая-то сила вмешивается в хаос и подгоняет события.
Промаршировали до военного городка. Окна на пустынных этажах казарм были раскрыты. Ветер шевелил на дорожках обрывки газет, клочья сена, — городок выглядел так, будто его только что покинули.
Но в столовой жизнь продолжалась. В полутьме гремели алюминиевые миски, сновали солдаты в серых халатах. Стоял запах подгоревшей каши и лука. Разнесли хлеб, через полчаса ложки. Потом первое — борщ, и снова перерыв. В темноте кто-то курил, кто-то дремал, положив голову на стол, кто-то млел в ленивых разговорах.