За стенами города. Дезертир Ведерников
Шрифт:
«Однако не стоит преувеличивать», — попробовал возразить инженер, но прав был дядя Миша, который за спиной сержанта знаками показывал: молчи.
Успокоиться Ведерников долго не мог. Черт знает что такое! Допустили немцев до самого города! Пусть немцы техничнее, умнее, но лопату можно дать красноармейцу! Ло-па-ту! Не танк, не дот — малую саперную лопатку! Ведерников продолжал растравлять себя. Видите ли, самое главное — спрятаться в окопе и не высовываться, чтобы немец не знал, какая грозная рать здесь поджидает.
— Возьмите, Вадим Сергеевич, мой
— Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, — продекламировал Ведерников.
Стропальщик сочувствовал инженеру: вчера он в цехе командовал, а сегодня его разделывает простоватый сержант. Сам же он не привык осуждать действия начальства, хотя бы сержанта: парняга ведь думает и отвечает за все отделение. За собой не всякий тут уследит.
— Эх, Вадим Сергеевич, наспех наши бабы окопы копали. А может, и ремесленники — им война веселая игра…
Дядя Миша отправил обойму в магазин винтовки и пристроил ее на бруствер. Ведерников сделал то же самое. Потом старался вспомнить, чему его учили на трехмесячных курсах. Но ничего, кроме скуки, из воспоминаний не вынес.
По окопу прошло оживление — откуда-то пронесли станковый пулемет.
Впереди, в низине, клубился туман. Солнце еще не пробило далекие облака. От утренней сырости знобило. Ведерников вернул дяде Мише доску («Нужно было бы ее сохранить для музея!») и опустился на дно окопа. Дядя Миша ушел к другому соседу…
Часы показывали 10.20, когда за окопом разорвался первый снаряд. Дядя Миша, как-то неприятно вскидывая подбородок, прокричал:
— Видел? Видел? Сейчас фашист пристрелку начнет!
И в самом деле, второй разрыв поднял столп белесого песка впереди окопа. По этим двум выстрелам можно было определить направление, откуда стреляет батарея.
— Смотри, смотри! — позвал дядя Миша Ведерникова к себе.
— Что там?
— Немцы!
Ведерников пригляделся. Среди длинных теней, тянущихся от леса, увидел движущиеся точки. Он хотел их лучше рассмотреть: какие они — немцы? Не так ли они прошли через всю Европу?!
Еще несколько взрывов справа, слева.
— Смотри, смотри! — метался стропальщик от Ведерникова к соседу справа.
Будто невидимый дирижер взмахнул руками: там, за ручьем, пробежали белые огоньки, а здесь — стало темно от фонтанов песка, смешанного с крошевом стеблей овса.
Оглушенный, Ведерников вскоре перестал различать отдельные взрывы, все слилось в бешеное метание земли и воздуха, как будто те, по другую сторону ручья, хотели выкорчевать окоп из земли. Пыль и песок смешались с аммиачным запахом. Инженер лег на дно окопа. Потом встал на колени и уперся головой в стенку. Потом сел, зажал голову коленями. Несколько раз валился на бок, но тотчас принимал прежнее положение, как будто только оно сейчас могло его спасти.
Он не испытывал того, что можно было бы назвать страхом — страхом перед тем, что происходило, — он испытывал ужас от своего собственного тела, которое вело себя никогда прежде не испытанным образом. Его била противная дрожь, тело покрылось холодным, липким потом, хотелось бежать и бежать все равно куда.
Когда обстрел прекратился, в ушах продолжало больно звенеть. Сплюнул слюну с песком и желчью. Поднял голову и увидел полоску неба с медленно оседающей пылью. Наконец решился встать. Поле было не узнать. Изрытое, оно дымилось. Лента окопа то возникала, то терялась среди воронок. Винтовка вывалилась за бруствер. Но осталась исправной. Показалась голова дяди Миши. Он силился улыбнуться серым лицом.
— Приготовиться! — слабо послышалось издалека.
— Приготовиться! — кто-то откликнулся ближе.
— Приготовиться! — повторил Ведерников, как будто кто-то еще мог его услышать.
Из лощины поднималась редкая немецкая цепь. Как-то не связывались эти никуда, казалось, не торопящиеся фигурки с теми, кто перепахал поле.
— Прицел три, — передали по окопу.
— Прицел три!
— Огонь!
Ведерников стал целиться. Он привык все делать тщательно. И огорчился, что ему никак не удается удержать мушку на солдате: потому что он хотел лучше разглядеть немца, как будто это очень важно, потому что дрожали руки, потому что в глаза светило солнце.
Из окопов давно уже палили без всякого порядка, а он еще прилаживался, пристраивался, — наконец-то выстрелил.
Немец, в которого он целился, продолжал идти в зыбком утреннем мареве. Ведерников отвел затвор назад и снова зарядил винтовку. Снова прицелился, снова выстрелил и снова видел: солдат продолжает идти. Вспомнил, что на сборах его учили плотнее прижимать приклад к плечу, задерживать дыхание и чему-то еще. Выстрелил еще и еще раз. Цепь продолжала приближаться. «Бесполезно, все бесполезно!» — кого-то обвинил Ведерников. Теперь он стрелял, почти не целясь.
Воздух наполнился свистом, жужжанием, щелканьем пуль. Падали обрезанные стебли овса. Белый песок взбрыкивал то слева, то справа. Он понимал, что каждую секунду пуля могла попасть ему в голову, которую считал вполне достойной, чтобы ее беречь. Но ему ничего не оставалось, только стрелять и стрелять в того же немца, потому что, ему казалось, тот целит только в него. Это было похоже на азартную игру.
Где-то в центре позиции роты застрекотал пулемет. Ведерников заметил, что солдат, в которого целился, куда-то исчез. Вскоре пропали из вида и другие немцы, но пули, хотя и реже, продолжали прилетать.
— Закуривай! — крикнул дядя Миша.
Они сошлись, потные, еще не уверенные в том, что атака отбита. Ведерников честно рассказал, что после выстрела забывал перезарядить винтовку, целился впустую, потом заметил: что-то в патронташе патроны не убывают. Его бестолковость сейчас выглядела как-то весело. Показался сержант, он тоже улыбался, в руках держал свою пилотку с насыпанными патронами.
— Разбирайте, но зря не палить.
— Как насчет завтрака? — спросил Ведерников, предъявляя таким образом счет всему начальству, от младшего до самого главного.