За стенами собачьего музея
Шрифт:
— А чего это я в последнее время был таким уж несносным?
— Повернись-ка ко мне. Ты пережил землетрясение, ты собираешься в какое-то безумное Сару на строительство одного из величайших своих зданий, тебя любят столько женщин…
— Ага, так вот в чем дело, да, Фэн? Во всех этих женщинах, которые меня любят? Это, видимо, из-за них я и стал таким несносным, да? Черт возьми, совсем недавно точно такой же разговор состоялся у нас с Клэр.
— Я тебе не Клэр! Она, если помнишь, слегка повыше ростом. — Фанни сдернула с головы кепку и швырнула ее в меня. Твердый козырек
Я наклонился и поднял с пола свои брюки.
— Она просто хотела знать, как дела у нас с тобой. Она имеет на это право.
— А я имею на это право? Так как же у нас с тобой?
— Оригинально ты все-таки умеешь действовать мне на нервы, Фанни, — и обвиняешь, и в то же время трусишь. Сурово грозишь пальцем и тут же начинаешь хныкать. Одним словом, тверда, как кусочек масла.
Да, разумеется, ты имеешь право знать, что между нами происходит. Я всегда это говорил. Но сейчас ты, похоже, требуешь от меня верности до гробовой доски, а вот этого тебе ни за что от меня не добиться.
— Ничего такого я не имела в виду. Меньше всего на свете я хотела бы постоянно жить с тобой, Гарри. К сожалению, у тебя одноместная машина.
— А я и не просил тебя жить со мной. Где моя долбаная рубашка? Знаешь, что? Иногда жизнь просто пересыхает. Пересыхает и превращается в бурую сморщенную пленку.
Она бросилась на меня сзади и схватила за волосы, но я все равно не оборачивался. Тогда она слезла с кровати и села передо мной на корточки.
— Любишь ты всякую чушь городить, Гарри. Ничего твоя жизнь не «пересохла». Ну разве что ты немного подрос и понял, что до этого занимался сущей чепухой.
Ты проектировал все эти свои великолепные здания, совершенно не принимая во внимание — ну, может, за исключением самых общих расчетов площади — тот факт, что в них предстоит жить настоящим живым людям! Вот почему у тебя крыша поехала — просто в один прекрасный день ты вдруг выпал из собственной птолемеевой вселенной Гарри Радклиффа и понял, что существуют и другие, более яркие солнца, более важные, чем даже ты. А знаешь, как некоторые из них называются? Ответственность и Любовь. Вот так-то.
Если хочешь, могу тебе объяснить, отчего ты в последнее время так дергаешься: тебя любят две чертовски хорошие женщины, а ты не знаешь, как с нами быть. Потому что не способен изобразить нас в виде пары каких-нибудь линий и произвести соответствующие расчеты. Любовь — это тяжкий труд! Он ломает тебе кости. Да перестань же ты, наконец, одеваться. Я ведь с тобой разговариваю!
— Говори, говори, Фанни. Уверен, что этим стенам будет крайне интересно дослушать твой очередной монолог. Пошли, псина. Пора нам с тобой прогуляться.
Члены «Клуба Пауков» по средам собираются на обед в ресторане «Рейчелз» в Санта-Монике. Количество присутствующих обычно колеблется между десятью и двадцатью в зависимости от того, кто в данный момент находится в городе, кто с кем в контрах и кто еще жив. Единственным обязательным требованием к желающим принять участие в очередном заседании является приглашение кого-нибудь из постоянных членов клуба, готового поручиться, что вы можете рассказать хорошую историю. За годы существования
Мой последний вечер в Америке был также и первым вечером Клэр после выписки из больницы. Она настояла, чтобы мы отправились на очередную встречу членов «Клуба Пауков», и это явилось для меня настоящим сюрпризом, поскольку она была там всего однажды. Но когда настала ее очередь, она рассказала длинную и жутковатую историю о похоронах своей близкой подруги, умершей несколько лет назад.
Мы немного опоздали, поскольку Клэр не могла еще быстро ходить, а я не хотел, чтобы она переутомлялась без нужды. Когда мы вошли в ресторан, все члены клуба встали и приветствовали ее громкой овацией. Ее усадили рядом с Уайеттом Леонардом — онж Финки-Линки — героем довольно скверного телешоу для детей. Сам Уайетт мне нравился, хотя я и считал, что его «Финки-Линки Шоу» одна из самых убогих, хотя и сравнительно популярных из всех когда-либо виденных мной программ. И в отличие от большинства телезрителей, когда она исчезла с экранов, я плакать не стал.
Когда Финки появлялся на обедах, он обычно считался неофициальным председателем, поскольку являлся инициатором создания клуба. После того как все набили брюхо произведениями рейчелзовской китайско-еврейской кухни, он поднялся и постучал ложечкой по бокалу, требуя тишины.
— Собратья Пауки, должен признаться, что сегодня вечером меня особенно радуют три вещи — я снова вижу всех вас и знаю, что вы благополучно пережили землетрясение, затем снова кушаю восхитительные рейчелзовские блюда, а еще я узнал, что Гарри Радклифф покидает нас на неопределенный срок. Шучу, Гарри, шучу.
А еще я страшно рад, что сегодня с нами снова Клэр Стенсфилд и даже попросил ее быть первой. Готовы, Клэр?
— В детстве я была твердо уверена только в двух вещах: что любовь розовато-желтого цвета, а Ромарик Жюпьен — самый красивый мальчик на свете. Я росла в Виннипеге. Зимы там такие холодные, что вода в озере замерзает прямо волнами. Полицейские носят куртки из буйволиной кожи, а тамошние городки кажутся самыми настоящими бандитскими гнездами из-за того, что большинство людей защищает лица от холода шерстяными масками.
Мы жили по соседству с французской семьей Жюпьенов, у которых было трое детей: дочки-близняшки Нинон и Приска и сын Ромарик. Он всегда хотел быть настоящим американцем, буквально ненавидел свое имя и предпочитал, чтобы его называли Марк.
То, о чем я хочу вам рассказать, случилось, когда мне исполнилось восемь, а ему — тринадцать. Я была в том возрасте, когда человек как раз начинает обнаруживать, что любовь это не только то, что отец сажает тебя на колени или мама, провожая тебя в школу, проверяет, хорошо ли ты застегнула шубку. Моя любовь была порождением восьми лет невинности, энергии и желания, которые, в конце концов объединившись, решили вырваться за пределы семьи и отправиться на поиски чего-нибудь новенького. По чистой случайности рядом оказался чудесный мальчик чуть постарше меня, который решительно не замечал моего существования, что и сделало все происходящее тем более мучительным и необходимым.