За стеной 77
Шрифт:
Коса давно готова, но на лице – непаханое поле работы.
Я сажусь на стул возле окна, и мама начинает красить мне глаза.
В комнате такая тишина, как будто кто-то умер. Папа словно слышит мои мысли и включает пластинку с чем-то мелодичным. Дышать становится чуть легче.
– Я никого не заставляю. – Чуть повернув голову на друзей, насколько могу, говорю я сидящим. Все трое умостились на диван.
– Нет! Я лично пойду! – Вскрикивает Ники, так что у нее получается немного визгливо. – Нет, страшно, конечно… – Тут же добавляет она. – Но вдруг это первая и последняя возможность взглянуть на Дворец Советов изнутри…
– Скорее всего, так оно и есть. – Отзываюсь я.
– Мы тоже пойдем. – Вторят друг другу Лео и Артур.
Мы все снова замолкаем, и возникает ощущение, что
И вдруг в коридоре раздается странный звук. Я слышала его всего однажды, сегодня ночью, когда из коммутатора полезло то самое приглашение. Такой машинный дребезг, как будто кассир на кассе пробивает тебе чек. Но сам коммутатор молчит.
Мама подходит к его принтерному отсеку.
– Что-то прислали… – Произносит она, пока идет к нам обратно с бумажкой в руках.
Я беру оторванный листок из ее рук и читаю: «Машина на шесть персон ожидает у подъезда. Не забудьте приглашение. Герб».
Мы все оглядываемся друг на друга и, молча, встаем. Такое ощущение, что кто-то мысленно сейчас нам всем приказал подняться и направиться к выходу. И этот кто-то все еще провожает нас взглядом, следя, чтобы мы не нарушили его приказа.
Внизу и в правду стоит длинная машина. Я видела такие в центре Констеллы. Должно быть, они и развозят чиновников. Но сама я не то чтобы на такой, на обычной-то ездила всего один раз. Это была самая удивительная поездка в моей жизни – мы тогда всем классом ехали на встречу с Вождем. Это были бело-серые машины Министерства Надзирательства – несколько классов нашей школы выделили руководством для заполнения трибун на празднике по особому распоряжению. Больше случаев проехаться на них не подворачивалось. В основном только автобус, и то в одном направлении. Покидать свою зону опасно. Да я и не жалуюсь. В наших жизнях так складывается, что если тебя везет машина, то это, скорее всего, – фургон, и это – твоя последняя в жизни поездка…
Чуть пузатенький водитель оглядывается на нас, пока мы загружаемся в машину и, повернувшись к нам полу боком, спрашивает:
– Все ли, кто направляется, спустились?
Я чувствую себя ответственной за всех. Даже отец немного потерялся от официозности происходящего. Пытаюсь сказать «все», но вместо слов наружу выходит немного хрипа и конечная гласная. Водитель смотрит мне в глаза и кивает. Мы трогаемся.
На улице уже вечереет, и я вижу, как на зданиях включается ночная подсветка. В центре города мы совсем не бываем – нет надобности. Живем в отдельных стеклянных блоках рабочих зон, там же и работаем. Выходить за пределы своей зоны нет нужды, все, что требуется, ты можешь получить там внутри. Все на то и рассчитано – чтобы избежать лишних перемещений граждан. Лишние перемещения – лишние проблемы. Находиться за пределами своей рабочей зоны ты можешь только пять часов подряд, на большее нужно специальное разрешение в виде открепительного удостоверения. Поэтому ночная Констелла для наших глаз – редкое чудо. Мы прибиваемся к окошкам и разглядываем светящиеся окна правительственных зданий, ажурные фонари, какие-то огромные рекламные экраны, вывески, деревья, листва которых отражает накопленный за день свет. И большие, просто огромные красные, золотые, белые звезды на высотках. Центральная зона – что-то совсем отличное от того, что мы привыкли видеть у себя в районе, тем более, после заката солнца, когда ты после рабочей смены спешишь к себе домой.
В глаза бросается что-то яркое впереди. Приглядываюсь через лобовое стекло и понимаю, это освещенная сотней сильнейших прожекторов огромная статуя Вождя на вершине Дворца Советов. Чем ближе мы приближаемся к ней, тем сложнее разглядеть ее из-за крыши машины – такая уж большая в длину, метров сто, не меньше. Одни только ладони вытянулись метров на пятнадцать. Гордость наших великосоюзных архитекторов. А я никогда не испытывала по отношению к статуе ничего, кроме отвращения.
– Ну, вот мы и прибыли. – Говорит мама, и я моментально холодею. Руки становятся мокрыми от пота.
Машина останавливается, и все мои одновременно смотрят на меня. Наверное, в этот момент нужно быть сильной и решительной.
Я опускаю глаза в пол, провожу вспотевшими ладонями по платью и выхожу в приоткрытую кем-то дверцу. Все, что происходит дальше, почти не улавливается моим изможденным и перенервничавшим за день мозгом. Я как будто снижаю подачу кислорода, чтобы гибернировать, оставаясь в сознании. Это позволит мне дожить до сути вечера без срыва и нервного истощения. Замечаю под ногами красную дорожку, в которой оставляю вмятинки своим шестисантиметровым каблуком. Иду, не глядя по сторонам. Ловлю внезапный свет прожектора боковым зрением и как будто бы объектив камеры. Что-то нечленораздельное, как мне кажется, льется из уст репортера. Слышу хлопот ладоней. Думаю, что попала на лестницу с кем-то известным, но не могу его увидеть. Кто-то подхватывает меня под руку и вводит в массивные деревянные двери с резным узором. Замечаю красиво одетого швейцара, открывающего их шире. И свет. Свет. Много света. Много-много света. Я внутри. Сердце бешено бьется, и я слышу барабанный стук в левом ухе, отчего не могу различить им никакие другие звуки. Кто-то мягко берет меня за руку и пытается раскрыть мой крепко сжатый кулак. Заторможенная, смотрю в его сторону и вижу маму. Мама.
– Нина.
Это мамин голос.
– Нина, доченька. – Слышу ее сквозь барабанный стук в ушах. Как будто я на дне колодца, а она открывает рот, стоя у его поверхности. Вижу только шевелящиеся губы, а звук окружает меня отовсюду, прорываясь сквозь пелену.
– Нина!
Я делаю глубокий вдох, и кислород прибывает к моему мозгу. Руки трясутся, или это мама все еще трясет мои тесно сжатые в кулак пальцы. Когда я прихожу в себя, то понимаю, что зажала приглашение в руке. Разжимаю ее и протягиваю ей мокрое от пота ладоней, как вынутое из воды полотенце, приглашение, смятое в несколько раз.
Кто-то в белых рукавицах всматривается в написанное на бумаге, считает, сколько нас, и приглашает идти следом. Под ногами снова мягкая красная дорожка. Вокруг много людей, одетых в красивые платья и вышивки, смокинги с бабочками и сюртуки. Никто никуда не торопится. У многих в руках искрящаяся жидкость. Кто-то поворачивается на нас и продолжает улыбаться, разглядывая идущих между делом. Должно быть, нас принимают за своих. Женщины жеманно попивают из бокалов и кокетничают с мужчинами. Мужчины курят толстые сигары и заливаются смехом, обсуждая дела.
Я всегда знала, что где-то существуют эти люди. Эта отличающаяся от всех других прослойка неприкасаемых людей, имеющих доступ к Вождю и возможность жить другой жизнью. Но я никогда не думала с ними столкнуться. Знать или слышать одно, а видеть своими глазами и столкнуться с ними в их обители – это все равно, что увидеть Мессию своими глазами. Не поверишь, пока не увидишь. На таком близком расстоянии их одиозность кажется еще одиознее.
Тем временем мы уже подходим к месту, и я шагаю за нашим проводником, даже не раздумывая, куда и зачем. Передо мной открывают еще одни двери, и мы оказываемся на пороге огромного зала, похожего на оперный, забитого сидящими на мягких креслах людьми. Белые перчатки усаживают нас на места. Через минуту гаснет свет и начинается музыка. Не задумываюсь ни о чем. Как будто все это прокручивают перед моими глазами, и как будто вместо меня – не я, а кто-то другой, попавший сюда по ошибке.
На сцене появляется ведущий.
– Уважаемые дамы и господа! Добро пожаловать на Вечер Встреч.
Возьмитесь крепче за подлокотники ваших кресел, потому что церемония начинается!
Глава 6. Вот ты какой, В…
Когда мы были совсем маленькими, в школах нам объясняли, что наша страна – самая лучшая страна в мире. Что наше устройство и режим Равенства – самый лучший режим, созданный и придуманный человеческой мыслью. Социальное разделение практически нивелировано, что позволяет избежать недовольств, являющихся основой всякой революции, реформ и переворотов. Нас учили, что любая революция – плод нездорового мышления, неспособного принять все блага общества, живущего в стране, обеспечивающей каждого человека всем необходимым. Всякий человек, в чьих замыслах рождается революционная идея о разделении социума на более выдающихся и менее достойных – враг народа, имеющий своей целью лишь одно – развалить сплоченное и устойчивое объединение, где каждый друг другу как брат…