За стеной 77
Шрифт:
У нас в стране не продают практически ничего из заграничного. На рубеже двадцатого и двадцать первого веков какое-то время было модно и возможно заполучить оттуда что-то из одежды, интерьера или обуви. Даже связь с Западом была намного глубже и сильнее. Но потом, в десятые, после покушения на убийство Вождя, стоявшего в то время во главе Верховного Совета и Социалистической партии, железные тиски режима сомкнулись еще теснее. Покушение было совершено иностранным поданным, но убийство предотвратили. После этого все изменилось. Связь с Западом сошла на нет. Наступила Вторая Холодная Война. Между нами и Западом вновь встал железный занавес. Я могу хоть целый день пересказывать страницы истории из Большой Библиотеки,
Папа протягивает руку из-за занавески в ванной и вслепую шарит по металлическому змеевику в поисках полотенца. Интересно, почему использование занавески в душе не подпадает под запрет? Я, конечно, наоборот «за». Но все же? Передать секретный код, стоя в ванне, легче легкого… Должно быть, я просто чего-то не знаю. По крайней мере, хоть это на благо. Мне хватает каждый день видеть под собой полунагого Бонэ. Наблюдать его полностью голым и намывающим себя под душем каждый день уже было бы адовыми муками. Хотя я знаю, он был бы не против, и его мечта – подробней разглядеть, что у меня под длинной школьной юбкой, которую я надеваю сидя на кровати под одеялом. Я вижу, как он провожает меня взглядами сквозь толстый стеклянный пол между нами каждый раз, как я передвигаюсь по квартире. Бонэ – соседский сын. Ему двадцать три года, он все еще живет с родителями, и Суперкомпьютер, похоже, забыл про него…
– Ну, все, хватить спать! – Кричит мама из кухни.
Я сильнее натягиваю одеяло, чтобы притвориться спящей. Вставать ведь никуда не нужно.
– Ну, ты так долго ждала этого дня! – Ее голос звучит уже прямо надо мной.
От безысходности стягиваю с лица одеяло и тут же получаю по носу мокрыми пальцами. Иногда она напоминает мне ребенка. Все время удивляюсь, как можно было сохранить столько наивности и ребячества, всю жизнь прожив под пристальным взглядом Вождя.
Убегая обратно на кухню, она кричит:
– Нужно купить платье!
Да уж, у меня из платьев только сарафан, пара школьных платьев и несколько летних. Если бы их не купила мама, и если бы ношение брюк в школу не подпадало под запрет для девочек, то платьев у меня бы не было вообще.
– Я боюсь, что абы как не пустят во Дворец Советов. – Продолжает она, разливая кофе по кружкам.
Я вылезаю из кровати и снова попадаю в тапочки. Надо же, какое везение. Вот если бы так повезло с Партнером…
– Признайся, что тебя больше беспокоит, что его величество Партнер, по подозрениям – не самая последняя личность в этой стране. Для него мне прихорашиваться? – Отзываюсь я, присаживаясь и делая глоток.
Папа кладет бутерброд с сыром на тарелку и протягивает ее мне, одаривая меня пронзительным взглядом, от которого хочется провалиться сквозь пол.
– Нина. – Говорит он медленно и обстоятельно. – Поверь, нам с твоей мамой кажется, было бы лучше, если бы ты была подальше от них. – Он останавливается и водит головой по сторонам. Я знаю, кого он имеет под «ними» в виду. – Но что сделано, то сделано. Другого Партнера не переназначить. Ты можешь только отказаться, но стоит ли оно того? Прожить всю жизнь одной? Будь ты мужчиной, я бы не сказал тебе и слова – выживать одному, если ты мужчина легче, но ты девушка. Оставаться всю жизнь одной – не самый лучший вариант на свете, это может быть даже опасно. Ячейка общества имеет особый статус, Вождь всегда был за полноценные ячейки с детьми. Один – в поле не воин. Тем более, ты ведь его еще не видела. Может так случиться, что твой Партнер тебе приглянется.
Я снова стискиваю челюсти и опускаю взгляд на кофе.
Я бы сама хотела выбирать себе Партнера.
Я бы сама хотела выбирать…
Мама вынимает из платяного шкафа свои любимые высокие каблуки и протягивает мне.
– Вот. Наконец-то сгодятся. – С гордостью говорит она.
Любимые – не значит заношенные до дыр. Любимые – значит, те, на которые она больше всего любовалась, мечтая их когда-нибудь надеть. Каблуки в Союзе сильно не поносишь, есть униформа и не стоит с ней шутить, когда ты на рабочем месте. Можно иногда пощеголять на выходные в парке или центре Констеллы, но и тут не стоит надевать слишком высокие, сантиметров по десять. Четыре сантиметра – самое то, и каблучок чувствуется, и правил не нарушил. Поэтому все, что выше – надевай на свой страх и риск. А уж если будешь опаздывать со своими пятью часами, то и вовсе ноги поломаешь бежать на такой высоте.
Какое-то время назад, когда отца впервые повысили и в доме появились лишние талоны и деньги, мама стала время от времени захаживать в пошивочное ателье, где можно было также приобрести чужую старую одежду или сдать за небольшие копейки свою. Имея талоны, можно было заказать пошив определенного фасона для себя или члена семьи, что и пришлось по душе моей маме, так как она всегда любила втайне приодеться, стоя перед зеркалом, хотя бы для самой себя, потому что поводов и праздников надеть то, что пошил себе на выстраданные и скопленные талоны, особо не было. Но мама никогда не отчаивалась. Она потихоньку отшивала себе платья в ателье и вешала их в домашнем шкафу «до лучших времен», про что отец всегда шутил, что они никогда не настанут.
– Хорошо, что размер ноги одинаковый. Хоть тебе пригодятся.
Я смотрю на каблуки и понимаю, что это последнее, что я бы хотела носить. Мамина любовь к прекрасному мне не досталась. Мне досталась отцова любовь ко всему удобному и практичному, чтобы ничто «нигде не терло». Из всех излишеств у меня только бальзам для волос и крем для лица с тушью. Будь моя воля, я бы всю жизнь ходила в кедах и брюках. И когда я задумываюсь об этом, то чувствую себя не такой, как все.
– А вот это… – Она вынимает плечики с красивым длинным атласным платьем. – Мое самое любимое. Придется ушить, если оно тебе приглянулось.
Она протягивает мне мягкое на ощупь, серебристое платье, струящееся волнами. Я принимаю его с осторожностью, зная, как много оно, должно быть, стоит и денег и ее ожиданий.
– Мама, спасибо, но… Я не могу его принять. Дай мне лучше другое.
– Бери. – Говорит она с уверенностью в голосе. – Я из него выросла, а тебе будет в самый раз. Сходим, ушьем немного в талии, и будет как новенькое.
Я не могу представить, что придется портить ее самое любимое платье. Пусть даже она его больше никогда не наденет, все равно не могу взять на себя такую ответственность. Пусть оно лучше никогда не будет запятнано воспоминанием о Вечере Встреч. Пусть оно лучше навсегда останется висеть в шкафу…
– Нет. – Говорю я. – Ушьем другое. У тебя уйма обычных платьев. Дай мне одно из них. – Я говорю строго, потому что иначе она не поддастся.
– Нина, я хочу, чтобы ты выделялась из толпы.
– А я решила, что не хочу кромсать твое любимое платье. – Наотрез отвечаю я. – Решено, и точка.
И в тот момент, когда мама готовится открыть рот, чтобы возразить мне, раздается неожиданный звонок в дверь. Мы обе оборачиваемся на прозрачную стену, разделяющую нас и пространство лестничной площадки, и видим за стеной человека. Он стоит в кепке с бейджем на груди и двумя коробками в руках. Я не знаю, для чего он пришел, и что у него в коробках, такого со мной за все мои восемнадцать лет еще не было, но что-то подсказывает мне, что это связано с Вечером Встреч, и я с осторожностью направляюсь к двери, чтобы открыть ему дверь.