За стеной 77
Шрифт:
У нас в ванной стоят большой флакон с жидким мылом, большой флакон с зубной пастой и такие же флаконы с шампунем и гелем для душа. Так принято. Принято почти во всех домах иметь такие огромные одинаковые склянки с нажимным устройством наверху. Но я всегда прошу маму покупать еще несколько баночек для волос, которые по большей части не используются другими. Мои волосы – каштановая проволока, и чем больше средств и времени потрачено на их укладку, тем меньше они заставляют меня краснеть перед людьми.
Я выжимаю сосиску зубной пасты на щетку, и, водя ей по зубам, задумываюсь о том, будет ли мой будущий Партнер лоялен к таким излишествам, как жидкость для волос… Будет ли он считать это перебором? Каким он вообще будет? Будут ли его интересовать мои мечты и потребности? Или всю жизнь он будет только думать о себе и никогда не будет знать, о чем думаю я? Я начинаю уже себя ненавидеть за невозможность
В нашей высотке очень старый и тесный пассажирский лифт. Туда можно поместиться только вдвоем, и, если честно, это будет отчасти подобно интиму из-за близости, с которой придется в нем мириться, проезжая этажи. Я нажимаю кнопку вызова, стоя на своем уровне, и слышу, как железная громадина начинает свое шумное движение сквозь стеклянные слои по направлению ко мне откуда-то сверху. Пол подо мной сцарапан, и стекло почти утеряло прозрачность. Скоро его, должно быть, заменят. Они делают так всегда, как только возникает какое-то препятствие Всевидящему Оку. Сцарапанный пол – упущенный враг народа.
Сквозь толщу прозрачных этажей черная железная точка, наконец, приобретает четкие очертания, увеличиваясь, и за несколько слоев я уже даже различаю на дверях лифта огромное нацарапанное слово «ОКО» и глаз с чересчур широким зрачком, что между нами всеми означает око Вождя, который не дремлет, а высматривает. Даже там, где ты, казалось бы, в своих стенах. В своих прозрачных стенах… Этот глаз с широченным зрачком – старая эмблема. Связана с какой-то старой антиправительственной группировкой, действовавшей лет тридцать-сорок назад. Пока их всех не уничтожили под корень. Сколько помню себя, эта штука всегда была на лифте. Интересно, кто был этот человек, который нацарапал здесь эту эмблему, и почему ее до сих пор не зашлифовали. Двери лифта смотрят прямо на надзирательную вышку. Наверное, он был очень смел, тот, кто царапал это…
Лифт тормозит на моем этаже, и ОКО останавливается аккурат напротив моих. Я подросла. В детстве глаз был выше меня.
От мыслей о Всевидящем Оке меня отвлекает мама, выбегающая за мной следом со словами:
– Ты забыла талончик! – Она сует мне легко рвущуюся бумажку, по которой школьники приобретают еду в школьной столовой.
– Я специально не взяла. – Спокойно отвечаю я. – Экзамен всего пару часов, поем дома. Надоели эти хлебные котлеты…
– Возьми на всякий случай! – Она успевает засунуть его в мой передний карман школьной формы, потому что я уже одной ногой пячусь в узкие лифтовые двери.
Кусочек талона остается висеть над карманом, и я утрамбовываю его пальцем, стараясь не порвать бумагу. Порванный талон – просто бумажка. Ею можно только костер разжечь. Еду по ней не выдадут, только рассмеются в лицо.
Двери лифта, грохоча, закрываются, и я успеваю разглядеть мамин взволнованный взгляд. Я знаю, сейчас она мысленно провожает железную махину, мчащуюся вниз сквозь стеклянные этажи, и уменьшающуюся в размерах, теряя черноту среди белесого стекла.
Талоны – отрывные бумажки, выдаваемые подведомственными министерству здравоохранения ПродХозТоргами каждой семье соразмерно ее членам и их степеням, чтобы народ не вспучился от голода. Одни можно обменять на питание в учреждениях, другие предназначены для обмена на товары народного потребления в магазинах: продукты, бытовую химию и легкие бытовые приборы, по типу дуршлагов, тесаков или фенов. Все это можно получить по талону, который выдается в виде насильственной премии, когда они на самом деле отбирают несколько десятков процентов от твоей заработной платы и вручают их тебе в виде талонов. Хочешь – не хочешь, а брать надо, иначе они пропадут. Скоропортящиеся – с разбивкой на недели. Крупы, соль, сахар и прочее, что может простоять хоть годами – с разбивкой по месяцам. Какие-то товары можно получить только по талонам. Какие-то товары можно получить только по дефицитным талонам. Какие-то крупные вещи для соты, ты можешь получить только встав в очередь, записав свое имя в большую магазинную книгу поставщика. И когда дойдет время до тебя, будь готов отдать несколько десятков талонов соответствующей категории, чтобы получить, что хотел, иначе очередь перейдет следующему человеку в списке. Но в основном талоны это, конечно, еда… По этим бумажкам выдают ровно столько, сколько может съесть в определенный период времени, указанный на талоне, один взрослый/один ребенок – два различных тарифа, отличающиеся объемом. Или даже, вернее сказать, не сколько может, а сколько положено, потому, если честно, даже ребенок может съесть больше, чем положено по взрослому объему…
На самом деле, мне всегда казалось, эта карточная система – еще один способ правительства сказать «нет» деньгам и сделать шаг по направлению к полному нивелированию денежной оплаты труда. Это их конечная цель – построить в итоге государство, не использующее денежную оценку стоимости товаров и услуг. Талоны, как они говорят, еще раз доказывают, что все равны. Все равны и все получают ровно столько, сколько заслужили. Если услужил кому-то хорошо – на тебе лишний талон. Купи себе еще две штуки ливерных пирожка. Не густо, но жить можно. Голод он ведь стимулирует кого-то на действия. Кого-то даже на плохие действия… Ведь голод – не тетка. А еще, на мой взгляд, эти талоны – попытка правительства не заморить с голоду тех, кто не может достать дефицит. По талону ты имеешь право на дефицитный товар хотя бы раз в квартал. Но если бы не было талонов, его бы раскупали те, у кого каким-то образом оказалось скоплено много денег, и кто после смены в силах стоять в очередях всю ночь, а потом снова отправляться на смену… А за особые заслуги перед Великим Союзом Система отблагодарит тебя сверх того – ты сможешь получить дефицитный товар в три раза больше и в три раза чаще, чем другие. Чем не система поощрения?
С другой стороны, я всегда ненавидела эту карточную систему. Особенно, когда в очередях мне попадались на глаза сморщинившиеся деды с трясущимися от старости руками. Редкие экземпляры, пережившие репрессии и сумасшествия двадцатых и тридцатых. Мне всегда казалось, что вот-вот и в конце очереди, когда они, наконец, достоят и подойдет их время, этих стариков положат на каталку и увезут в последний путь, уж слишком тяжелые и длинные очереди приходится отстаивать, чтобы получить свою долю. Хотя, конечно, никакой каталки не будет, если так и случится. Не приедет даже скорая помощь. По крайней мере, не за тем, кому за семьдесят. Никто не будет торопиться, если ты стар и болен. Стой и надейся, что отстоишь. По-другому никак, больше никому не получить еды по твоему талону, потому что он – именной. Поэтому выхода нет. Болеешь – вставай и иди. Хромаешь – бери костыли и иди. При смерти – тут уж оставайся лежать, все равно все скоро закончится…
На 14-м этаже мой лифт делает остановку, и в двери входит массивный мужчина, который оттесняет меня к стене, и мы стоим бок о бок друг к другу. Интересно, откуда берутся толстяки в четвертой зоне? Меня всегда это удивляло. Вряд ли он вспух на хлебе, воде, почках деревьев (весеннее лакомство) или крапиве, которую народ удумал рвать и ошпаривать для салата от безысходности, как это бывает с остальными бедняками из рабочих зон. По крайней мере, мне так кажется, из-за того, как он лукаво улыбается, подпирая меня животом… В лифте темно, брезжит всего лишь одна десятиваттная лампочка, и мне кажется, что я даже слышу его дыхание. В такой темени хоть глаз выколи, не видно ничего, кроме очертаний двери и потолка, того и гляди, заходя в лифт, вот-вот наступишь в дыру между этажом и лифтом. И я всегда этого боялась… Мы едем медленно, громадная махина не торопится спускаться, и у меня складывается ощущение, что он принюхивается к моим волосам, но я не могу ничего сделать, и когда мы прибываем на первый этаж, я с радостью выбегаю из него, делая огромный вдох свежего воздуха. Вот когда у меня будет Партнер, он обязательно защитит меня от таких представителей социума. Что бы они ни говорили, а наш мир не идеален, проносится у меня в голове.
Я иду по серой улице. Здесь на первом уровне все совсем тускло и уныло. Наши высокие стеклянные небоскребы закрывают собой солнце, и, хоть здесь всегда все искусственно подсвечено, я не могу представить, как бы жила на первых этажах. Была бы, наверное, бледная как поганка, или как луковица, проросшая на темной полке, без признаков жизни, потому что даже сейчас я все равно не отличаюсь румяностью. «Кровь с молоком» – это не про меня, это, наверное, больше про тех, кто каждый день отведывал говядины и бутербродов с маслом.