За столетие до Ермака
Шрифт:
На левом низком берегу Тавды, там, где вливается в нее невеликая речка Пелым, леса отступают от воды, образуя широкую пойменную луговину, а на ней, как затейливая резная шкатулка на зеленом сукне, красуется Пелымский городок – бревенчатые стены с башенками, желтые откосы вала, надолбы из заостренных кольев. На половине дороги от берега к городку большой белый шатер, а вокруг него россыпи берестяных шалашей, бесчисленные чадящие костры, людская бестолковая сутолока – воинский стан князя, Асыки. Всполошились вогуличи, узрев русскую судовую рать, забегали, как бурые муравьи.
Медленно,
К берегу суда плыли клином: впереди – насады с тюфяками, с дальнобойными пищалями, за ними – ушкуи с пищалями малыми, а позади – утиными выводками обласы служилых лозьвенских вогуличей. Князю их Емельдашу велено в бой не вступать, лишь беглецов перенимать, когда рассыплется Асыкино воинство.
Навстречу каравану вынеслись берестянки с вогульскими лучниками. Ближе они, ближе, скользят по воде проворно, только весла мелькают. Лучники стрелы на тетивы наложили, луки натягивают.
Князь Курбский поднял руку в железной рукавице. Пищальник Левка Обрядин на княжеский кулак поглядывает, дымящийся фитиль раздувает. Медлит князь. Наверно, подпустить хочет вогуличей поближе, чтобы не только ядрами их достать, но и дробосечным железом из тюфяков.
Вот и первые вогульские стрелы по бортам застучали, впиваются в дерево, дрожа оперением.
Князь Курбский резко опустил руку.
Гукнула Левкина большая пищаль. Протяжным грохотом откликнулись тюфяки. Коротко, зло пролаяли малые пищали. Густые клубы порохового дыма поплыли над рекой, и утонули в дыму вогульские берестянки, будто растаяли, только истошные крики слышали ратники да плеск растревоженной воды.
Когда ветер унес дымное облако, лишь обломки берестянок кружились в водоворотах. Уцелевшие вогульские лодки разбегались в разные стороны: и обратно к Пелымскому городку, и вниз по реке, и к другому берегу, где заросли сулили спасение от страшных воинов с огненным боем. Наперерез им спешили обласы воинов Емельдаша.
Насады надвигались на берег, как высокие башни, изрыгающие пламя и дым. Огромная толпа вогуличей бурлила на пологом берегу. Лучники забредали в воду по колено, по пояс, силясь докинуть стрелы до насадов. Но стрелы бессильно падали в воду. А ядра из дальнобойных пищалей пронзали толпу. Барахтались на мелководье раненые. Течение медленно уносило убитых.
Берег все ближе, ближе.
Дробосечным железом взорвались тюфяки.
Огибая насады, рванулись к берегу ушкуи с лихими устюжанами. Заговорили с ушкуев легкие пищали и ручницы, дымное облако снова поползло над рекой.
Толпа вогульских лучников заметалась, раскололась надвое, открывая дорогу к белому шатру. Но между берегом и шатром плотными рядами стояли дружины богатырей-уртов – главная Асыкина надежда. Кое-кто из уртов имел кольчугу, перекупленную за большую цену у тюменских татар, остальные были в кафтанах из толстой кожи с панцирными железными пластинками на груди и на спине; кожа для крепости была пропитана рыбьим клеем и блестела, будто черненое железо. Сабли и мечи были почти у всех уртов, как и копья с широкими кинжальными наконечниками.
Урты приготовились сражаться пешими, небольшой табунчик коней Салтык увидел только возле белого шатра и подумал, что опытный и осторожный князь Асыка на всякий случай позаботился о бегстве. Он, конечно, где-то там, у шатра, в толпе нарядно одетых князцев…
Высаживались на берег вологжане, вычегжане, сысольцы, вымичи, чердынцы. Но честь первого удара князь Курбский отдал устюжскому воеводе Алферию Залому. Алферий повел свой полк прямо на уртов.
Навстречу выбежали из рядов прославленные пелымские богатыри-поединщики, самые сильные и храбрые. Железные кольчуги обтягивали могучие плечи богатырей. Тяжелые длинные мечи рассекали воздух. Устрашающе звериные морды скалились с круглых щитов. Толстые ноги уверенно попирали землю. Скуластые лица окаменели ненавистью.
Но простучали русские ручницы, и полегли богатыри на затоптанную траву. Железо доспехов и телесная мощь оказались бессильными против невидимых огненных стрел.
Еще и еще ударили ручницы – совсем в упор, пламенем в глаза.
Смешались ряды уртов, легко вошел в них железный клин устюжской рати. Замелькали страшные русские секиры, легко разрывавшие кольца доспехов. Пятились урты: непривычно было им сражаться вот так, стена на стену. В тесноте рукопашного боя длинные мечи только мешали уртам: ни поднять их, ни отвести в сторону для размаха. А русские секиры на коротких рукоятках разят, разят, опрокидывают ряд за рядом. Сбоку вологжане давят, вымичи и сысоличи с другого края подминают крыло вогульского строя, пронзают его смертоносными уколами ручниц.
Дальнобойные пищали с насадов швыряют ядра через голову уртов – по белому Асыкиному шатру, по шалашам, между которыми мечутся вогульские воины. Побежали они из стана, бросая копья и луки. Рабы заползали в шалаши и тихо подвывали от ужаса, зажимая ладонями уши. Расползалось воинство Асыки, только урты еще держались, истаивая под ударами секир, задыхаясь в пороховом дыму. Наконец побежали и они…
А князя Асыки и Юмшана давно не было у белого шатра. Они ускакали на конях к дальнему лесу раньше, чем начали разбегаться воины из стана.
– С победой тебя, князь! – поздравил Курбского Салтык.
– И тебя с победой, воевода!
Большие воеводы сошли на берег, приблизились к месту рукопашной схватки. Вповалку лежали урты, наших среди павших не было видно. Воевода Алферий Залом пояснил:
– Только семеро наших полегло. Пораненные есть, но тоже немного. Невеликая плата за стольный град князя Асыки!
– Город еще взять надобно, – остудил устюжского воеводу Салтык.
– А чего брать-то? Пуст город! Гляди – ворота открыты!