За свободу
Шрифт:
В ночь с четверга на пятницу после троицы, несмотря на поздний час, мирный сон обитателей замка был нарушен громким стуком у наружных ворот. Прибыл верховой с письмом для рыцаря Вильгельма фон Грумбаха. Тес Ланг принял письмо и понес его своему господину, которого ему пришлось разбудить. Проснувшись, тот осыпал его проклятиями и отборными ругательствами. Тес, нисколько не смутившись, зажег свечу и сказал:
— Оно, пожалуй, лучше обойтись без шума, ваша милость. Письмо от вашего братца.
Юнкер спрыгнул с постели босыми ногами, схватил письмо и разрезал скреплявший его шнур кинжалом, всегда лежавшим у него под подушкой. С листа на него глядел какой-то частокол из пик и кривых турецких сабель. Тес держал перед ним свечу, и юнкер с немалым трудом, то и дело запинаясь и выходя из себя, прочитал
«Любезный брат Вильгельм!
Виктория! Мужицкому бунту конец! Сегодня, в семь часов поутру, Трухзес со всеми своими князьями, графами, рыцарями, с тремя с половиной тысячами рейтаров, с отборными частями пехоты и с большой помпой вошел в Вюрцбург. Вступление происходило через Беговые ворота, остальные были заперты. Тотчас было приказано собраться всем вюрцбургским гражданам на центральной Рыночной площади, иногородним — на бывшем еврейском кладбище, крестьянам — на ристалище. Всем — без оружия. Трухзес прежде всего подъехал к вюрцбуржцам и обратился к ним с весьма немилостивой речью, а рядом с ним стояли четыре палача с секирами наголо. Тут же отсекли головы пятерым. Начали с Якоба Келя. Из Ингольштадта он доскакал было до Эйвельштадта, но добрые сограждане выдали его вюрцбургскому магистрату, чтобы тот похлопотал за них перед Трухзесом. Раба божьего вытащили из страшной Эккардовой башни, где его держали в кандалах, и укоротили на голову. Потом приволокли девятнадцать иногородних и тоже сняли им головы. Потом Трухзес отправился на ристалище к крестьянам и там казнил тридцать шесть вожаков и знаменосцев, а остальным дали по белому посошку в руки к выгнали из города. Жаль, что Берметер, первейший коновод у этого сброда, вовремя дал тягу. Хоть убей, не понимаю, почему пять тысяч горожан и крестьян, запершись в городе, терпеливо ждали Трухзеса, как бараны мясника, когда еще третьего дня весь правый берег Майна был свободен и они могли бежать. Но поговаривают, что магистрат, который вел переговоры с Трухзесом, взял дуралеев на пушку, уверив, что дарованная городу пощада распространяется и на них. Выходит, стало быть, что их бараньи головы пошли в приплату за то, что Трухзес был милостив и не повыдернул вюрцбуржцам чубы. Милый Вильм, пишу тебе это все не зря. Теперь ты сам смекаешь, что с Трухзесом шутки плохи. Он даже за вином не становится добрее. Когда он вернулся из Гейдингсфельда, мы закатили ему и князьям в замке большой пир, и все так зверски перепились, что никто не мог добраться до постели, а спали, где кто свалился, большей частью под столом. Но Трухзес даже ни разу не улыбнулся.
Писано в четверг св. Мердардуса. Anno Domini [128] 1525.
Ганс фон Грумбах».
Рука юнкера с письмом бессильно опустилась, и его глаза встретились с устремленным на него исподлобья взглядом его наперсника. Некоторое время оба стояли молча. Тес первый нарушил молчание. Поставив свечу на стол, он сказал:
— Дело ясное. Теперь вы должны повременить бороться с епископом. Но ваше счастье, ваша милость, что еще не поздно повернуть оглобли; ведь вы еще ни в чем не замешаны.
128
В лето от рождества Христова (лат.).
— А мой союз с крестьянами? — спросил Вильгельм фон Грумбах, озабоченно наморщив лоб.
— Да ведь об этом никто не знает, кроме рыцаря Флориана, а он вам родня и вас не выдаст, — успокоил его Тес. — Кстати говоря, раз его игра проиграна, не мешало бы ему поискать себе другое убежище.
— Да, да, он должен сейчас же убраться из Римпара, — поддакнул ему юнкер. — Только куда? Впрочем, это не моя забота.
Он забегал взад и вперед по комнате, босиком, в одной сорочке. Тес взял подбитый мехом шлафрок и, широко держа руки, протянул своему господину.
— Только где же он найдет себе убежище? — продолжал думать вслух юнкер, натягивая рукава, — ведь его всюду выследят.
Он присел на край кровати и в раздумье не заметил, как Тес, опустившись на колени, ловко натянул ему туфли
— Конечно, он будет молчать, — пробормотал он, — но если его схватят… и если… будут пытать? — Глаза его расширились и впились в лицо наперсника. — Тес, ведь пытки — дело нешуточное, а?
— Да, они хоть кому развяжут язык, — тихо согласился тот.
— А каким ужасным пыткам перед казнью они подвергли Томаса Мюнцера! — сдавленным голосом произнес юнкер фон Грумбах и вытер со лба холодный нот. — Многие на пытке сознаются в преступлениях, которые им и во сне не снились. Это ужасно!
Он встал и заходил, шаркая комнатными туфлями, из угла в угол.
— Только мертвые умеют молчать, — пробормотал он через некоторое время и, подойдя к окну, посмотрел на небо, озаренное бледным сияньем луны. — Ты что-то сказал, Тес? — спросил он, не оборачиваясь.
Тес стоял у стола перед горящей свечой, не разжимая рта.
— Я ничего не говорил. Но вы правильно изволили сказать: только мертвые умеют молчать.
Вильгельм фон Грумбах отошел от окна, заметался по комнате и, подойдя вплотную к Тесу, густо покраснел и продолжал:
— Он очень скоро попадет в руки врагов. Их шпионы рыщут повсюду. Только подумать, если он умрет как преступник, каким позором это падет не только на его жену и ребенка, но и на нас, его родственников, на весь род Грумбахов! Клянусь адом! Нет, Тес, этому не бывать!
— Так-то оно так, — тихо отозвался тот, растягивая слова, — только кто же этому может помешать?
— Ты получишь вольную, Тес, — зашептал фон Грумбах почти у самого его уха, — моя честь в том порукой, я наделю тебя землей.
Они буравили друг друга глазами. Потом Тес Ланг проговорил:
— Верьте моему слову, ваша милость, мое единственное желание — услужить своему господину.
— Флориан — мое проклятие! — воскликнул юнкер, тяжело переводя дыхание и, опустившись в кресло у стола, указал на другое кресло, стоявшее напротив. — Помнишь, как он впервые приехал к нам в Римпар несколько лет тому назад? Как он втемяшивал нам с Гансом в головы, что дворяне должны обнажить меч за Франца фон Зиккингена, если не хотят остаться навеки рабами попов и князей? Не будь он, в жизни меня никто не втравил бы в такую историю! Но давай подумаем, как помочь делу.
— Дума думой, а дело делом! — отвечал Ланг, ухмыльнувшись во весь свой широкий рот. И они совещались, пока в окне не забрезжил рассвет.
В саду проснулись птицы и своим пеньем разбудили Флориана Гейера. Но он поднялся не сразу. Ночью он видел прекрасный сон. Крестьяне снова восстали по всей немецкой земле. Но теперь уже они боролись не только за свою деревню, за свой край, а как дети одной матери, как граждане одной страны. Своим единством они создали несокрушимую силу. И он, Флориан Гейер, ведет их от победы к победе над угнетателями народа. Вот вспыхнул последний страшный бой — и мощь врага сломлена навсегда. Неистовые клики войны сменились радостными песнями мира, и они, взявшись за руки, шагают с женой через цветущие поля. Исчезли замки на холмах, сгинули монастыри в долинах, города сбросили свои стены. Повсюду процветает радостный труд. Нет больше ни господ, ни рабов, есть лишь свободные люди.
Не будучи суеверен, он все же подумал, что этот сон к добру. И решил, что, по всей видимости, вюрцбуржцы держатся молодцами. Лишь бы они продержались, пока не подоспеет помощь еще уцелевших отрядов. А это могло случиться с минуты на минуту. Позавтракав вместе с женой, он тотчас в радужном расположении духа отправился поднимать крестьян в лесных деревушках к северу от Верна. Повсюду люди были полны решимости бороться до конца. Фрау Барбара с ребенком на руках вышла на балкон и долго смотрела вслед мужу, пока он не исчез в лесу, За деревьями, кудрявые вершины которых, позлащенные солнцем, колыхались над безбрежным морем зеленой листвы. Необычайное оживление Флориана подействовало на нее и рассеяло тяжелый осадок от сна, от которого он пробудил ее своим поцелуем. Ей снилось, будто она, муж и их дитя окружены врагами, и спастись невозможно. И вот он, ее Флориан, обнажает меч, чтобы убить сначала ее, потом — ребенка и, наконец, самого себя. Блеснул обнаженный меч, направленный острием в ее грудь, и тут она проснулась от его поцелуя. Но она не рассказала ему о своем сне.