За свободу
Шрифт:
— Но что же теперь будет? — прервал его фон Менцинген, лихорадочно теребя усы.
— Крестьяне Галля Швабского еще не разоружены. Лимбуржцы присягнули «Двенадцати статьям», а гайльдорфский отряд еще даже не нюхал пороху. Так поднимем же снова крестьян в ротенбургских владениях. Бреннэкен, то есть Большой Лингарт, уверен, что они откликнутся на наш призыв, и не пройдет и несколько дней, как в тылу у Трухзеса вырастет новая грозная рать. Оружием, порохом, пушками город снабжен в изобилии, и здешнее бюргерство, — я, конечно, разумею не патрициев и купцов, — несомненно готово бороться до конца, как и бюргерство Вюрцбурга, Мейнингена, Бамберга и других, менее значительных городов Швабского союза. Не станут они обороняться, им же
Лицо рыцаря Стефана снова оживилось. Он перевел дух и сказал:
— Низшие цехи Ротенбурга стоят за меня горой. Но я сомневаюсь, чтобы магистрат по доброй воле открыл вам свой арсенал и склады.
— Так нужно его заставить! — с решимостью воскликнул Флориан. — Тогда видно будет, действительно ли эти господа только и ждут предлога, чтобы разорвать союз с крестьянами. В таком случае они используют наше вчерашнее поражение. Тогда их песенка спета. Гоните их прочь.
— Клянусь честью, за мной дело не станет! — подтвердил фон Меннинген. — Я ими сыт по горло.
— Вы должны понять, что стоит вюрцбуржцам продержаться еще немного, и Трухзесу со всеми его князьями придется убираться подобру-поздорову, чтобы не попасть в мешок. Ведь, несмотря на все победы, его положение далеко не блестящее.
— Да, но смогут ли вюрцбуржцы продержаться? — спросил фон Менцинген, усердно разглаживая усы.
— Об этом позабочусь я, — успокоил его Флориан Гейер. — Отсюда я направлюсь в Римпар, призову к оружию крестьян из Грамшацкого леса, если это еще не сделано, вызову Ганса Шнабеля с его бильдгаузенским отрядом из Мельрихштадта. Мне думается, что, располагая такими силами, можно прийти на подмогу вюрцбуржцам с севера, тогда как Большой Лингарт с лимбуржцами и гайльдорфцами пробьется к нам с юга. Да, еще одно обстоятельство: Венделю Гиплеру, конечно, удалось спастись после Кёнигсгофенского дела. Будь это иначе, Трухзес раструбил бы о такой добыче на весь мир. Вендель Гиплер, человек с обширнейшими связями, будучи еще в Вюрцбурге, говорил мне, что восстание опять готово вспыхнуть со всех концов, от Зальцбурга до Боденского озера и вдоль всей Рейнской долины. Альгауцы вооружаются, чтобы осадить Мемминген; Вейсенбург и Вормс примкнули к крестьянам, а в Мюнстере все кипит и бродит. Вюрцбуржцам придется держаться не так уж долго.
Черные выпуклые глаза Стефана фон Менцингена заблестели из-под тяжелых век. Несгибаемое мужество и хладнокровие Флориана Гейера вдохнули в него новую надежду. Они еще продолжали обсуждать детали плана, когда слуга доложил о том, что господина Флориана желает видеть магистратский гонец. Тот вошел — в должностном наряде: с цепью на шее и с медной бляхой с гербом имперского вольного города Ротенбурга.
— А, Лизеганг, в чем дело? Чего ради вы затрудняете себя в праздничный день? — непринужденно обратился к чиновнику Стефан фон Менцинген. Но тот, напустив на себя неприступный вид должностного лица, отвечал:
— Я пришел с поручением от всемудрого магистрата передать это письмо высокородному и достославному рыцарю Флориану Гейеру фон Гейерсбергу в собственные руки.
Флориан Гейер взял большое с печатью магистрата письмо и вскрыл его. Краска гнева залила его лицо, и он отрывисто рассмеялся и сказал, иронически глядя на Лизеганга, который стоял вытянувшись, как на посту:
— Можете доложить вашему всемудрому магистрату, что я, высокородный и достославный рыцарь Гейер фон Гейерсберг, почту для себя величайшей честью отряхнуть прах этого гостеприимного града от моих ног.
— Будет доложено, — отвечал гонец и, круто повернувшись, направился к двери.
Флориан Гейер протянул фон Менцингену письмо и сказал:
— Читайте! Магистрат высылает меня; завтра поутру я должен покинуть город.
— Клянусь адом! Это неслыханная наглость! — вскричал фон Менцинген и с размаху стукнул кулаком по письму.
— Если вам нужны доказательства вероломства магистрата — вот они,
— Не я буду, если их наглость не станет им поперек горла! — задохнулся хозяин. — Магистрат вместе со всем этим спесивым юнкерством нужно вымести помелом, чтобы и духу их не осталось!
Такие же пожелания слышал Большой Лингарт из уст горожан, отдыхавших по случаю праздника за стаканом вина в «Красном петухе». Разумеется, и они, узнав об ингольштадтском побоище, пришли в уныние, но Лингарт сумел поднять их дух. Он пристыдил их за малодушие, рассказал, как геройски защищал Ингольштадт отряд Черной рати, рассказал о готовности галльцев и гайльдорфцев прийти на помощь и выразил уверенность в том, что ротенбургские крестьяне поднимутся вновь, как только увидят, что горожане взялись за дело не на шутку. Но, что самое главное, Флориан Гейер жив и не собирается сложить оружие. В правоте его доводов все окончательно убедились, когда за здоровье Флориана было выпито немало кубков доброго вина.
Большой Лингарт поостерегся выкладывать планы, в которые его посвятил Гейер во время их долгого пути. Только оставшись в тесном кругу с мясником Фрицем Дальком, дубильщиком Иосом Шадом, виноградарем Гансом Маком и еще несколькими такими же решительными горожанами, он заговорил без обиняков. Эти люди готовы были скорей расстаться с жизнью, чем позволить дворянам и толстосумам загребать жар их руками.
— А теперь, друзья, кто добудет мне коня? — сказал Лингарт, собравшись уходить. — Нам с Флорианом Гейером не удалось вывести наших коней из замка.
Фриц Дальк предложил ему хоть сейчас свою животину, что стоит у него на конюшне. И честный мясник сдержал свое слово. На следующее утро Большой Лингарт, рысцой выехав из города через Кобольцельские ворота, миновал часовню пилигримов и, проехав по трехъярусному каменному мосту через Таубер, направил коня к швабскому городу Галлю.
Глава девятая
В тот же вечер второго дня троицы Эразм фон Муслор и Конрад Эбергард со своими единомышленниками держали совет. После тяжелого поражения крестьян под Ингольштадтом и Кёнигсгофеном господа решили, что гроза пронеслась, и Конрад Эбергард, со всей присущей ему резкостью, настаивал на том, чтобы вовсе сбросить маску братской верности крестьянам. Они и так уже приоткрыли ее, когда отозвали делегатов города с вюрцбургского съезда. Теперь они решили идти до конца. Было созвано совместное заседание обоих советов и комитета, и Георг Берметер объявил, что приспело время, когда бюргерство должно в первую голову подумать о собственной безопасности. Необходимо без промедления искать мира с Швабским союзом и с этой целью отрядить послов к Трухзесу фон Вальдбургу.
— Так вот чего стоит ваша присяга на верность крестьянам! — вскричал, вращая белками, Стефан фон Менцинген. — Вместо помощи в беде вы, как трусы, хотите их бросить. — Поднялся ропот, но рыцарь, нисколько не смутившись, повторил свое обвинение и добавил: — Впрочем, это не первое ваше клятвопреступление. Вы вступили на этот путь, когда изгнали Гейера фон Гейерсберга… Да, можете кричать сколько угодно, — продолжал он зычным голосом, когда все загалдели и затопали ногами, чтобы не дать ему говорить. — Как председатель комитета, я обязан избавить город от опасности, которую вы навлекаете на него. Своим малодушием вы не спасете, а погубите и его и самих себя. Изъявляя покорность врагу, вы заслужите лишь его презрение и испытаете еще худший гнет. Хотите спастись? Заставьте себя уважать! Это диктует здравый смысл, если даже вы, не имея мужества сопротивляться, стремитесь достигнуть лишь терпимых условий мира. У Ротенбурга достаточно сил, чтобы дать отпор врагу. Под нашими стенами Трухзесу придется забыть о лаврах, которые он стяжал, сражаясь с неискушенными в военном деле крестьянами. Так укрепим же наш город, наберем войска и встретим врага во всеоружии.