За темными лесами. Старые сказки на новый лад
Шрифт:
– Пусть будут у моей дочери, – заговорила женщина, – волосы – черные, как мои, черные, как эти кривые колдовские деревья. Пусть будет кожа ее, как моя – белой, как этот снег. И пусть будут губы ее, как мои – красны, как моя кровь.
Тут женщина улыбнулась и лизнула уколотый палец. Корона на ее голове сверкнула в сумерках, будто звезда. Она никогда не подходила к окну до сумерек, так как не любила день. Она-то и была первой королевой, и у нее не было зеркал – ни одного.
Вторая королева, королева-ведьма, обо всем этом знала. Знала, что первая королева умерла, рожая дочь. Гроб с ее телом отнесли в собор, прочли заупокойную мессу. Ходили вздорные слухи, будто под брызгами святой воды мертвая плоть задымилась. А еще считалось, что первая королева приносит королевству несчастья. Стоило ей появиться во дворце, всю страну охватил странный мор – опустошительная болезнь, от которой не было исцеления.
Минуло семь лет. Король женился на второй королеве, не похожей на первую в той же мере, в какой ладан не похож на смирну.
– А это моя дочь, – сказал король своей второй королеве.
Неподалеку стояла маленькая девочка почти семи лет от роду. Ее черные волосы ниспадали вниз до самых щиколоток, ее кожа была бела, как снег. На губах девочки, красных, как кровь, играла улыбка.
– Бьянка, – сказал король, – ты должна полюбить свою новую матушку.
Бьянка улыбнулась ослепительнее прежнего. Зубы ее блеснули, как острые костяные иглы.
– Идем, Бьянка, – сказала королева-ведьма. – Идем со мной. Я покажу тебе мое волшебное зеркало.
– Пожалуйста, мама, не надо, – тихонько ответила Бьянка. – Я не люблю зеркал.
– Она скромна, – пояснил король. – И очень нежна. Никогда не выходит из дворца днем. Солнечные лучи причиняют ей боль.
В ту же ночь королева-ведьма распахнула дверцы волшебного зеркала.
– Зеркальце мое, кого ты видишь?
– Вижу тебя, госпожа, и всех в нашей земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого же ты не видишь?
– Не вижу одной только Бьянки.
Тогда вторая королева подарила Бьянке крохотное распятие из филигранного золота. Но Бьянка не приняла подарка. Она побежала к отцу и зашептала:
– Боюсь, мне не нравится вспоминать, что Господь наш умер в муках на кресте. Она хочет меня напугать. Вели ей убрать это.
Тогда вторая королева вырастила в саду дикие белые розы и пригласила Бьянку прогуляться после заката, чтобы взглянуть на них. Но Бьянка отпрянула прочь.
– Шипы непременно уколют меня, – зашептала она отцу. – Она хочет мне зла.
Шли годы, Бьянке исполнилось двенадцать, и королева-ведьма сказала королю:
– Бьянке нужно пройти конфирмацию, чтобы она могла ходить с нами к причастию.
– Это невозможно, – отвечал король. – Скажу тебе: она даже не крещена, такова была последняя воля моей прежней жены. Она молила не делать этого, ибо ее вера отлична от нашей. Как же не уважить последнюю волю покойной?
– Но разве тебе не хотелось бы получить благословение церкви? – спросила Бьянку королева-ведьма. – Преклонить колени у золотого ограждения перед мраморным алтарем? Пропеть хвалу Господу, отведать пресуществленного хлеба, глотнуть пресуществленного вина?
– Она хочет, чтоб я предала свою родную мать, – сказала Бьянка королю. – Когда же она прекратит меня мучить?
В тот день, когда Бьянке исполнилось тринадцать, она поднялась с постели и увидела на простынях пятно – красное-красное, будто роза.
– Теперь ты стала женщиной, – сказала ей нянюшка.
– Да, – откликнулась Бьянка.
И подошла она к ларцу с драгоценностями родной матери, и вынула из него материнскую корону, и водрузила ее на голову.
И когда она шла в сумерках под древними черными деревьями, корона сверкала, будто звезда.
И опустошительная хворь, не тревожившая земли королевства вот уж тринадцать лет, внезапно вспыхнула снова, и исцеления от нее не было.
Королева-ведьма сидела в высоком кресле у окна, забранного бледно-зеленым и темно-белым стеклом, а в руках держала Библию в переплете из розового шелка.
– Ваше величество? – с низким поклоном сказал охотник.
То был человек лет сорока – сильный, приятный на вид, искушенный и в тайнах леса, и в оккультных знаниях земли. И убивал он без колебаний – таково уж было его ремесло. Убивал и хрупких, стройных оленей, и лунокрылых птиц, и пушистых зайцев с печальным всепонимающим взглядом. Да, он жалел их, но, жалея, убивал. Жалость не могла помешать ему. Таково уж было его ремесло.
– Посмотри в сад, – сказала королева-ведьма.
Выглянул охотник в сад сквозь темно-белое стекло. Солнце уже село за горизонт, и под деревьями гуляла девушка.
– Там принцесса Бьянка, – сказал охотник.
– А еще что? – спросила королева-ведьма.
Охотник перекрестился.
– Сохрани меня Господь, владычица, не скажу.
– Но знаешь?
– Кто же этого не знает?
– Король не знает.
– Или знает слишком хорошо.
– Ты человек храбрый? – спросила королева-ведьма.
– Летом я охочусь на диких вепрей. Зимой истребляю волков.
– Но достаточно ли ты храбр?..
– Если таков будет ваш приказ, госпожа, – отвечал охотник, – я постараюсь.
Королева-ведьма, не глядя, открыла Библию. Внутри оказалось плоское серебряное распятие, указывавшее на слова: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».
Охотник поцеловал распятие, надел его на шею и спрятал на грудь, под рубашку.
– Подойди ближе, – велела королева-ведьма, – и я объясню, что тебе нужно будет сказать.
И вот, как только зажглись в небе звезды, вышел охотник в сад. Подошел он к Бьянке, стоявшей под кривым карликовым деревом, и встал на колени.
– Принцесса, – сказал он, – прошу прощения, но я пришел с дурной вестью.
– Рассказывай же, – велела девочка, играя длинным бледным стеблем сорванного ночного цветка.
– Ваша мачеха, эта треклятая завистливая ведьма, задумала погубить вас. Помочь тут ничем нельзя, но вы должны бежать из дворца – сейчас, этой же ночью. Если позволите, я отведу вас в лес. Там – те, кто позаботится о вас, пока опасность не минует и вы не сможете вернуться домой.