За тихой и темной рекой
Шрифт:
Архип обиженно отвернулся и тут же от удивления привстал с козел:
— Ваше благородие, глядите, никак при въезде в город пост выставили.
Олег Владимирович поднялся с места. На первой развилке действительно разместился военный пост из трёх солдат, вооружённых «трёхлинейками». Двое стояли на пути повозки, третий нёс службу за деревянным бруствером, которого вчера, когда Белый покидал город, не было.
— Что такое? — спросил Архип, когда дрожки поравнялись с постом.
— Треба, — коротко бросил старший, солдат лет тридцати, и кивнул: — Слазьте. Документ показывайте.
— Да что ж это, братцы, такое? — кучер с трудом подбирал слова. — Меня же весь город знает. Я же в департаменте его высокоблагородия господина Киселёва пребываю. А тут… Ваше благородие, скажите им!
— Помолчи, Архип! — недобрые предчувствия охватили Олега Владимировича. — Вот бумага подписана лично господином полицмейстером. Ознакомьтесь.
К удивлению Белого, старший оказался в меру грамотным солдатом, а потому документ вскоре вернул.
— Можете проезжать, ваше благородие, — мужик приложил ладонь к фуражке, отдавая честь.
— Благодарю. — Белый спрятал бумагу во внутренний карман пиджака. — Посты по всему периметру города выставили?
— Не могу знать, ваше благородие!
— Как связь с другими постами поддерживаете?
— А Вам для чего? — солдат настороженно прищурился.
— Документ внимательно читал, воин? — Белый повысил голос. — Спрашиваю, значит, имеется в том нужда.
Солдат после нерешительной паузы всё-таки ответил:
— Так у меня для этого специальный человечек…
— Тот, что ли? — Олег Владимирович кивнул в сторону бруствера.
— Никак нет, ваше благородие. Прячется за хатой, чтоб его не видели. Ежели что, огородами — шмыгнеть — и до наших. Предупредить.
— Молодец! — похвалил солдата Белый. — Сообразительный! — чиновник одним прыжком вскочил в дрожки. — Архип, гони!
— В департамент? — кучер хлестнул лошадь.
— Нет. Сначала в гостиницу. И сверни с Большой, её уже, наверняка, перерыли.
Кнутов прикрыл глаза. Голова жутко болела. Боль зарождалась в висках и уходила куда-то в позвоночник. Конечно, следовало поспать, отдохнуть с часок. В скором будущем, как подсказывал опыт, ему такое счастье не подфартит…
Китаец так ничего и не рассказал. Сидел, уткнувшись мёртвым взглядом в стену, абсолютно не реагируя ни на слова, ни на удары, которые доведённый молчанкой до исступления Кнутов под утро принялся наносить беспомощному старику.
Анисим Ильич положил ладонь на лоб и потёр его. Боль в висках несколько утихла. И сразу вернулась мысль: слава богу, успели остановить. Прямо остервенел, когда увидел кровь на лице китайца. А если бы убил, как бы оправдывался? Анисим Ильич чувствовал в тот момент, как в нём проснулся неведомый зверь, который до сих пор дремал, ожидая своего часа. А когда почуял свободу и, главное, безнаказанность, тут же сорвался с цепи. Безнаказанность. Это она толкала Кнутова избивать беззащитного китайца. Во время войны не до сантиментов. Война ещё не началась, а он уже озверел. Господи, как легко воевать в камере, когда за дверью стоит караульный. Ты навоевался, тебе открыли дверь, и ты герой! Только что воевал с врагом. И кто знает, что тот враг сидел со связанными руками, после лежал в луже крови, а ты с ним боролся, побеждал… На передовой всё иначе. Там нет безнаказанности.
Сыщик провёл рукой по лицу, коснулся губ, и со всей силы сжал зубами ладонь. Новая, иная боль ударила в виски, но он продолжал сжимать челюсть до тех пор, пока во рту не образовался солоноватый, противный привкус. Анисим Ильич присел. Несколько минут смотрел на руку: «Кисейная барышня. Размазня. Настоящее дело только началось, а ты уже раскис!».
Кнутов поднялся, прошёл в прихожую, склонился к рукомойнику и принялся умываться. Свежая вода сделала своё дело. Стало легче.
Анисим Ильич вернулся в комнату, прошёл в угол, поддел паркетину, достал из тайника вещи Белого и аккуратно разложил их на столе. Заново всё пересмотрел, опять заинтересовавшись тетрадью.
— Нет, мсье Белый, — непонятно, почему обратившись к отсутствующему постояльцу по-французски, — произнёс сыщик. — Просто так вы от нас не уйдёте. Или уже? Под видом поездки в Марковскую? А что, вполне может статься. Сначала тюкнул Бубнова. Сделал вид, будто уехал. А сам — к Мичурину. Куш сорвал, обтяпал дельце, и в бега!
Взгляд следователя упал на деньги. Целых десять тысяч! Вдова молоканина утверждает, что у них пропало драгоценностей «аж на полторы тысячи!». У Мичурина отобрали деньги и перстень — общей суммой в три тысячи. Выходит, Белый забрал с собой денег почти на пять тысяч, а десять оставил? Ерунда какая-то. А может, деньги фальшивые? Анисим Ильич взял одну купюру, подошёл к окну, принялся крутить её на свет. Настоящая. Пересмотрел остальные. Ни одной фальшивки. Все подлинные.
В дверь осторожно постучали. Кнутов снял пиджак и кинул его поверх стола.
— Кто там?
— Это я, Анисим Ильич, — в дверь просунулась сначала голова, а за ней и тщедушное тело Селезнёва. — Как приказывали, с утра прибыл.
— Ну?
— Нашёл, — младший следователь топтался на месте, словно стреноженная лошадь.
— Зарезали? Задушили? Что?
— Никак нет, Анисим Ильич. Утоп. В Бурхановке.
Кнутов снова прошёл в переднюю ополоснуть лицо.
— Вот так и утоп?.. На большой реке, когда плыл на корабле, не утоп, а как прибыл в город, не заходя домой, прямиком — к Бурхановке, где воды по пояс, и утоп!
— Утопили, — поправился Селезнёв. — Виноват…
— Саквояжа, естественно, не нашли?
— Так точно, — младший следователь потёр переносицу. — А может, сходить в гимназию? Покойный где-то день находился? Ведь не среди белого же дня его?… Думаю, ночью учителя, того самого… И отчего-то босый.
— Туфли могли и с трупа снять. Доброжелатели.
— И то верно.
— И где же, интересно, он провёл весь день? — Кнутов прошелся сухим языком по губам. — Но вот где ему нечего было делать — так это в гимназии.
— Как? — удивился Селезнёв. — …С ворованным-то? Не носить же по городу целый день.
— А вот тут ты прав, Харитон Денисович! Не мог он с саквояжем по городу шляться. Вот что, мухой лети на «Селенгу» и допроси тех, кто вчера стоял на вахте. Пусть припомнят, что Сухоруков нёс в руках, когда по сходням спускался на берег?
— Думаете, выбросил саквояж за борт? А вещи господина комиссара переложил в свой баул? Что это меняет?
— Многое, Селезнёв. Очень многое. Давай, дуй.
— Слушаюсь, — младший следователь развернулся в сторону двери, и тут же — обратно. — Едва не забыл, Анисим Ильич. Меня возле телеграфной конторы задержали, вам весточка из столицы пришла.