За тихой и темной рекой
Шрифт:
— Чего-чего! Расчевокался! — сорвался Анисим Ильич. — Иди и ищи!
— Чего? — не понял Селезнёв.
— Не чего, а кого! Сухорукова!
Селезнёв сглотнул обиду и собрался покинуть номер, как вдруг остановился, глядя на испорченную дверь.
— Странно, Анисим Ильич, — произнёс он, кивая на дыру в лобной части рисунка. — Откуда у него штык?
— Что? — не понял Кнутов, занятый своими мыслями.
— Штык, говорю, откуда у постояльца? — повторил Селезнёв.
— С чего ты взял, что это штык?
— Так, Анисим Ильич, сами посмотрите. — Младший следователь наклонился над лежащей на кровати дверью, ощупывая указательным пальцем странное отверстие. — Такая дырка в дереве при ударе остаётся только от штыка. Вот смотрите, три грани. Только, как он в номере размахивался, штык-то длинный? А может, какой-нибудь японский? Или турецкий?
Кнутов ответить не успел. Дверь снова приоткрылась и знакомая физиономия просунулась в образовавшуюся щель.
— Можно посуду убирать? Там на кухне уже спрашивали.
— Забирай, — отмахнулся Анисим Ильич, и, ухватившись за новую мысль, спросил у прислуги: — А скажи, постоялец утром в дрожки садился в пиджаке или без оного?
— Как же без пиджака? — удивился мальчишка. — Они люди благородные. Только не надевали. В руке держали. Вот как наш половой делает, — выпалил пацанёнок и показал согнутый локоть.
«Стало быть, штыка у господина Белого нет», — сделал вывод Кнутов.
— Вот что, Харитон, ты как хошь, но сейчас бери ноги в руки, весь город облазь, но чтобы к утру, до возвращения, — Кнутов кивнул головой в сторону кровати, — постояльца, Сухоруков был у меня.
Селезнёв тяжко вздохнул. Таскаться ночью по всему Благовещенску в поисках учителя ему не хотелось.
— А может, Анисим Ильич, хотя бы до первой зорьки подождём? Где ж я его в такой-то темени искать стану?
Но раздражённому донельзя Кнутову ответить не дал мальчишка, опять влетевший в номер без стука, резко распахнув дверь:
— Ваше благородие, велено передать, чтобы все господа военные ехали срочно в Офицерский дом!
Анисим Ильич удивлённо переглянулся с помощником.
— Кем велено?
— Не знаю, — губы подростка мелко подрагивали: а вдруг этот господин ему в ухо заедет, как иногда Фрол, хозяйский конюх. — Мне вам сказать велели, вот я и говорю.
— Дурак! — отрезал Анисим Ильич и кивнул в сторону раскиданного по полу постельного белья. — И приберись в комнате. Дармоед.
— Мне-то что делать, Анисим Ильич? — встрепенулся Селезнёв.
— Едешь со мной, — приказал, как отрезал Кнутов. — Потом будет видно, что да как. — И добавил: — Неспроста, чую, нас собирают. Ох, неспроста, Селезнёв.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В битву стрелков несут на спине могучей слоны. Пред ними
В первых увидишь рядах по восемь бойцов-пехотинцев,
В станах обоих они подручными служат для войска,
Грудью своей короля с супругой его защищая.
Первый удар на себя всегда они принимают,
Выйдя вперед и врага на борьбу вызывая бесстрашно.
Ночью Олегу Владимировичу снился странный сон. Будто он сидит на берегу Амура, кидает в мутную воду камешки. А река тихая, спокойная. Будто и не река вовсе, а отполированная тысячами рук и ног дорога. И камни, брошенные им, не тонут в реке, а отскакивают от водной глади.
Услышав негромкий смех позади. Олег Владимирович оборачивается. Пред ним стоит отец. Родненький его папа, покинувший сей бренный мир два года назад. Он в том костюме, в котором Олег Владимирович видел его в последний раз. Отец всегда носил только английские костюмы. И галстук на шее завязан именно так, как он любил. Мягкая улыбка скрывается в небольшой бородке и тщательно подстриженных усах. Седые волосы зачёсанны назад все так же…Только морщины на лице не видны, будто смерть их разгладила.
— Река замёрзла, — голоса отца Олег Владимирович не слышит. Он его чувствует.
— Она не может замёрзнуть, — отвечает сын. — Сейчас лето.
— Для того чтобы замёрзнуть, мороз не обязателен.
— А что обязательно?
— Желание.
— Но я не хочу, чтобы она замерзла… Ты пришёл за мной? — решается спросить Олег Владимирович.
— Нет. Я пришёл тебе сказать, что река замёрзла. А ты этого не видишь. И впустую бросаешь камни.
Сын смеется и оборачивается. Папы нет. Олег Владимирович вскакивает на ноги, и тут же падает на галечник: река обрушивает на него бурный поток воды, будто желая отомстить за что-то, обвивает ноги, больно выкручивая их. Олег Владимирович кричит. Тонко, по-детски слабо и беззащитно…
Семён Петрович наклонился к лицу молодого человека:
— Ты чего орёшь? Подумаешь, на ногу ему наступили! Предлагал же на полатях лечь… Пить будешь? Вода колодезная, студёная.
Экстренное заседание Офицерского собрания для Алексея Дмитриевича началось с неприятного момента. Едва Киселёв по его просьбе успел проинформировать присутствующих о происшедших за последние сутки событиях, обратив особое внимание на расстрел «Селенги», как зал взорвался негодованием.
— Как же так? — вскакивали с мест одни. — У нас ведь с Китаем договор… Это невозможно!
— Ну и что — договор? Бумажка, на которую плевать! — шумели оппоненты. — Действовать нужно немедленно! Всех китаёз вон из города! А то развели тут…
— У нас с ними торговые соглашения! — старались перекричать первые.
— Да при чём здесь торговые соглашения! — не сдавались вторые. — Вон, драка была на Китайке, и убитые есть! А мы с ними цацкаемся? Они давно норовили хапнуть, что не так лежало. Вот и выгадали момент! Грабануть думали «Селенгу», и вся недолга.
— А чего ж не ограбили?