За три мгновения до свободы. Роман в двух томах. Том 1-2
Шрифт:
Осушив кубок, Конер произнес:
– Я настоятельно рекомендую вам, господа, осушить ваши кубки до дна. Это не простое вино, друзья мои. Оно поистине волшебное. Выпив его, вы проснетесь завтра со свежей головой и радужными мыслями. По крайней мере, вы точно проснетесь. Жаль, бедняга Беглс не успел отведать его и, вероятно, завтра будет умирать от мигрени.
Лорд Канцлер оказался прав, на следующий день Трез Беглс действительно умер. Вот только от мигрени ли, или от какой другой внезапной хвори, выяснить так и не удалось. Относительно всех остальных членов Тайного Совета предсказание Лорда Термза также сбылось в полной мере – проснулись они в прекраснейшем расположении духа.
А что же Беглс? Трез действительно в тот вечер немного перебрал. «Немного перебрал» – это была формулировка самого Беглса, которой закончилось его совершенно невнятное бормотание, сопровождавшее торжественное вползание Треза на
Итак, Трез Беглс в тот вечер изрядно перебрал. Если бы не отеческая забота предусмотрительно приставленного к нему Джоэна, все могло бы очень печально закончиться еще по пути домой. Причем неоднократно. Лорд Беглс, покидая гостеприимный дом Лорда-Канцлера уже не имел твердости в ногах и резкости в помутневших очах. Предусмотрительно захваченная со стола бутылка вина еще более украсила окружающую Треза картину мира. Она приобрела ту яркость и привлекательность, которая недоступна скучному трезвому взгляду. Все женщины, мимо которых проезжал экипаж Треза, были божественно прекрасны, обворожительны и манили его откровенными взглядами, обещавшими доступность самых сладостных удовольствий. Мужчины, напротив, мельчали, хилели, глупели. Одним словом, не стоили и мизинца такого умного, обаятельного и брутального кавалера, как сам Лорд Беглс. Да что там мужчины. Мельчали не только они, все моря мира вдруг стали ему по колено. Проезжая по мосту через Рельму, Беглс вдруг резко выпрямился во весь свой рост и швырнул опустошенную бутылку прямо в реку. Следуя инерции, за ней чуть не отправился и сам потерявший равновесие ловелас. Лишь твердая рука Джоэна, успевшая в последний миг ухватить беднягу за шиворот, спасла Треза от неминуемой беды. Еще дважды по пути до дома наш искатель приключений порывался выскочить из экипажа на полном ходу, завидев невдалеке сначала манящий женский силуэт, а затем не менее манящую вывеску кабака, но был неизменно спасаем не терявшим бдительности Джоэном.
Уже возле дома Трез трижды чуть не угодил под проезжавшие мимо повозки, дважды споткнулся о выступающие из мостовой булыжники, стремясь проверить их на прочность своим несокрушимым лбом, и даже умудрился ввязаться в драку с проходившим мимо здоровенным детиной, назвав его спутницу, отказавшуюся составить Беглсу компанию, таким выражением, которое из этических соображений не может быть приведено в данном повествовании, и которое совершенно не подобает настоящему Лорду.
Вконец обессилев от приключений, Трез Беглс переступал, а точнее, переползал порог родного дома уже на четвереньках, пытаясь при этом оправдаться перед встречающей его супругой каким-то красноречивым оборотом, из которого только и можно было разобрать «немного перебрал». Однако способ передвижения, выбранный Беглсом для проникновения в жилище, никак не умалял подвига Джоэна, сумевшего таки передать супруге почти бесчувственного Треза без синяков, ссадин, переломов и каких бы то ни было других внешних повреждений, не считая запыленных и содранных коленок. Госпожа Беглс оценила усердие Джоэна и отблагодарила его звонкой монетой. После чего она уложила благоверного в постель, даже не утруждая себя его раздеванием.
Утром крепко спящего Беглса не стали будить к завтраку. Не вышел он и к обеду. Не объявился и к ужину. И лишь к полуночи, заподозрив неладное, Лукреция Беглс забеспокоилась и навестила драгоценного супруга в его опочивальне. К сожалению, к этому моменту покрывшееся синими пятнами лицо и остывшие закостеневшие члены явственно свидетельствовали о свершившемся исходе души от тела. Испытывал ли перед этим Лорд Беглс мигрень, как предполагал Конер Термз, доподлинно неизвестно.
Печаль овдовевшей госпожи Беглс была безгранична и усугублялась тем обстоятельством, что за всю свою долгую совместную жизнь они так и не смогли обзавестись детьми. А Совет Лордов впервые за всю историю уменьшился на одного представителя и состоял отныне из девятнадцати потомков великих князей.
Но это все будет чуть позже. А пока оставшиеся в гостиной Лорда Термза гости единодушно осушили свои кубки за вновь созданный Тайный Совет. Вино, плескавшееся в их бокалах, действительно обладало волшебными свойствами и обеспечило им легкое и радужное утро без тени мигрени или недомогания. Кто знает, может, виной тому было содержащееся в нем противоядие, которое так и не успел отведать бедняга Трез. Кто знает…
Опустошив кубки, каждый из Лордов вслед за Конером Термзом произнес слова клятвы верности Тайному Совету. Термз был прав: вечер этот действительно имел судьбоносное значение как для приглашенных им Лордов, так и для всей страны в целом. То, насколько судьбоносной она стала для Треза Беглса, мы с вами уже знаем. Все остальные узнают об этом только через сутки, когда заплаканная и убитая горем Лукреция Беглс будет рассылать послания, содержащие трагические известия, по родственникам, друзьям и прочим представителям «их круга». Впрочем, она могла бы и не утруждать себя составлением многочисленных писем, записок и прочего рода посланий. Спустя пятнадцать минут с момента выхода первого из рассыльных за ворота особняка Беглсов о печальной участи несчастного Треза знал уже весь Горсемхолл.
Остальные члены Тайного Совета ощутили на себе судьбоносность состоявшегося в доме Канцлера события несколько позже, когда предложенный Конером Термзом и единодушно принятый всеми остальными план начал реализовываться. В самый же вечер предвидеть все последствия мог только Лорд-Канцлер. Да и он, будем откровенны, до конца не представлял масштабов грядущих преобразований, начало которым положил. Предлагая лишь раздел королевского наследия, он и помыслить не мог, насколько это изменит не только существовавший доселе уклад жизни, но и самих людей, их мировоззрение, их представление о том, что хорошо, а что плохо, что нормально, а что недопустимо, к чему нужно стремиться, а чего избегать. Словом, эссентеррийцы станут другими.
Единожды вкусив сладость безнаказанного присвоения чужого, сладость власти и вседозволенности, Лорды Тайного Совета уже не смогут остановиться. Ум их, нацеленный исключительно на все новые и новые способы обогащения, разовьется необычайно, приобретя в данном направлении неимоверную изощренность и изобретательность. Все, что ранее хоть как-то их ограничивало, ставило хотя бы хлипкие препоны на пути их непомерно разрастающегося эго, будет сметено и отвергнуто. Мораль? Прочь! Нравственность? К чертям! Вера? В пекло! Все лишнее – в пекло! Все, что мешает – в пекло! Всех, кто мешает – тоже в пекло! Стяжательство примет крайние, извращенные формы, превратившись в культ, вытеснив собой все существовавшие до сих пор человеческие ценности, вытеснив даже Бога, само став богом.
Но метаморфозы, происходящие там, наверху, в самом сердце правящей эссентеррийской элиты, не смогут не отразиться и на всем подвластном ей обществе, на народе Эссентеррии. Темное пятно на белой скатерти нельзя не заметить. Оно бросается в глаза, его хочется немедленно смыть, отстирать, вывести хлоркой. Но когда пятен много, когда вся скатерть грязная, отдельная клякса уже не вызывает такого активного отторжения. Она просто не заметна на общем замызганном фоне. Эта пятнистая замызганность становится привычной и естественной. Погрязшая в непомерной жадности и бесстыдстве элита, подобно грязному пятну на белой скатерти, не может долго просуществовать в благочестивом обществе. Она либо будет сметена праведным гневом, либо перерастет в жесточайшую диктатуру. Не только любая, самая ничтожная, попытка неповиновения, но даже и сама возможность инакомыслия, индивидуальности и непохожести станет подавляться ею на корню.
Она сделает все возможное и невозможное, чтобы испачкать скатерть – извратить само общество, передав ему черты подобия самой себе. Где-то намеренно, где-то неосознанно, но власть будет стремиться выработать во всем остальном народе терпимость и толерантность к своим собственным ценностям, которые по сути своей таковыми не являются. Скорее, наоборот, в здоровом обществе они будут восприниматься не иначе как пороки – грязные, отвратительные и смердящие. Но в инфицированном пороком обществе постепенно, незаметно, крохотными шажками народ будет двигаться сначала к терпимости, затем к пониманию и приятию, а в конечном итоге к признанию абсолютной ценности того, что раньше справедливо осуждалось.
С Эссентеррией произойдет именно это. Еще вчера в тихой и безмятежной стране на ночь не закрывалась ни одна дверь, готовая впустить, накормить и обогреть любого запоздалого путника. А уже назавтра мастера будут соревноваться в совершенстве замков, а люди косо поглядывать друг на друга, подозревая в каждом вора и грабителя. Совсем недавно соседи делились не только новостями, но и хлебом-солью, всем миром возводили друг-другу дома, ставили храмы, вместе пахали землю и заготавливали на зиму сено и дрова. Но вдруг что-то происходит с этим народом, с этими самыми же людьми. Как понять, что это «что-то», которое так может изменить человека, переворачивая вниз головой, выворачивая наизнанку все то, чем жили люди веками до этого? Почему мерилом всего вдруг становится то, что настоящей, истинной ценности не имеет? Бедность вдруг становится пороком, а богатство – достоинством. Не просто достоинством, а наивысшей целью, единственным критерием успешности, к которой стремятся, которой вожделеют, ради которой идут напролом по чужим судьбам, по чужим головам, по чужим жизням. По чужому ради своего.