За три мгновения до свободы. Роман в двух томах. Том 1-2
Шрифт:
– Благодарность? – изумился Блойд. – За что?
– За все это, – и Торн широким жестом обвел убранство своего роскошного кабинета. – Вы же не могли не заметить изменений, произошедших в моей некогда жалкой лачуге.
– О, да! От былого аскетизма не осталось и следа. Но при чем тут я?
– Как это при чем? Не будь вас, не было бы и ничего этого. Я уже признался вам, какие жуткие и невыносимые мучения вызывала во мне несбыточная ненависть к вам. Она сжигала меня изнутри, изнуряла, сворачивала кровь в жилах. И ей не было выхода. Это самое страшное, когда твоей ярости и злости некуда выйти и не на кого излиться. Тогда она начинает мучать и терзать тебя самого. Продлись это состояние дольше, и я рисковал бы закончить свои дни в заведении для умалишенных. Но тут пришла первая партия арестантов. Это было для меня настоящим спасением. Боже, Блойд, если бы вы видели, какие они были жалкие и ничтожные пресмыкающиеся! Я смотрел на них, и мне было до тошноты противно. Невозможно было представить, чтобы до такой низости могли опуститься вчерашние хозяева жизни, пресыщенные деньгами и властью. Еще недавно презиравшие всех и вся, ни во что не ставящие никого вокруг, попав в Крепость, они сами уже не вызывали ничего, кроме презрения. Те, первые, еще не до конца отдавали себе отчет, куда попали. Сейчас нет, сейчас другое дело. Сейчас, когда у Крепости уже есть своя печальная слава, уже все всё сразу понимают. А тогда… Вы бы видели их, Блойд. Некоторые из них имели наглость угрожать, как будто они все еще Лорды Совета, а не куча навоза, каковой они фактически являлись. Некоторые пытались меня купить. Но в конечном итоге и те и другие ползали у меня в ногах и лизали подошвы моих сапог просто за миску баланды. Как это мерзко и тошно, – Торн невольно поморщился. – Это омерзительно. И эти навозные черви вершили судьбы Эссентеррии, обирали страну до последней нитки! Они – вот кто был достоин моей ненависти. Они, а не вы. Я понял тогда, что у вас не было другого пути. Крепость – только она и нужна была для этих отбросов.
Торн ненадолго замолчал, а потом продолжил:
– А вы знаете, Блойд, я много раз представлял себе, как вы бы вели себя, окажись вы на их месте, на месте узников Крепости. Забавно, не правда ли? Но я почему-то сразу уверился, что вы не стали бы ни угрожать, ни пресмыкаться… Мне кажется, что на помосте вы бы даже повернулись ко мне лицом, не желая встречать смерть спиной. Повернулись бы, Блойд?
– Нет. В вашей физиономии не особо много романтики, Торн. Ваша кривая ухмылка – не та картинка, которую хотелось бы унести с собою в вечность. Будь у меня выбор, я предпочел бы любоваться рассветом.
– Я не ошибся насчет вас, – засмеялся Торн. – Вы не теряете чувства юмора даже с клеймом на лбу. За это вы мне и нравитесь. А эти… Я до сих пор не могу думать о них без отвращения. Но я довольно быстро нашел лекарство, способное сбить спесь с одних и излечить от ненужных иллюзий других. Порка! Вот универсальное средство, делающее этих животных покорными и послушными. Чем меньше живого места остается на их спинах, тем лучше они усваивают урок и на дольше сохраняют его в своих никчемных мозгах. Сейчас мы довели эту систему до совершенства. Вы оценили, Блойд? Вы же имели возможность своими глазами видеть, как мы теперь объясняем правила, которые должны неукоснительно соблюдаться узниками Крепости. Еще немного, и вы сами перешли бы к их изучению. Уверяю вас, они запомнят их до конца своей жизни. Недолгой, правда, жизни, надо полагать. Запомнят и будут трястись, от одной мысли о самой возможности их нарушения.
Лицо Торна едва уловимо изменилось. В глазах появился недобрый огонек, в движениях рук обозначилась суетливость и дерганность. Даже голос стал каким-то другим – отталкивающим и неприятным.
– Я как сейчас помню эту наглую рожу. Он из первых был… Имя уже забыл. Кто-то из этих ваших, из Совета. Имя не помню. Морду хорошо помню, а имя забыл. Глазки у него такие были… Маленькие такие были, свинячьи, суетливые… Бегали все время, никак не остановятся. Как шары бильярдные стукаются все время то о борта, то друг о дружку, отскакивают, снова стукаются, снова отскакивают… Да, как шары. Только маленькие такие и черные. И вот скачут они передо мною – эти шарики, а сам аж трясется, орет на меня: «Да как ты смеешь! Да ты знаешь, кто я! Да я тебя в порошок сотру! Да я, да я…». На меня орет! На меня, Блойд, можете себе представить? И вот тогда все, что во мне кипело, и вылилось. На него вылилось… Его потом от меня сразу на помост и отволокли. Рыбам скормили. Там уже и не понять было где что…. Где глаза, где нос, где вообще что… Месиво сплошное. Шибко я его тогда отучил, шибко… Он на середине уже дух отдал, а я все бил и бил…
Тяжелая, неестественная улыбка скривила рот коменданта, стеклянные невидящие глаза уставились на пустую стену.
– Странно… Наверное, это все должно было меня ужаснуть… Говорят, люди, когда убивают в первый раз, сильно мучаются и страдают. Не спят ночами… А я спал, Блойд, хорошо спал. Может быть, впервые за долгое время я в тот день заснул как младенец. Я должен был мучиться… Но я не мучился, не страдал, не испытывал угрызений совести. Я почувствовал облегчение, почти блаженство, будто снял сапоги, которые были мне малы и долго, очень долго и очень сильно жали!.. Я не убил. Нет, я не убил. Я просто раздавил вонючую гниду, без которой этот жалкий мир стал только лучше. Я выплеснул на него всю свою ненависть и всю свою злобу. Выплеснул без остатка, и наконец освободился от нее. Я словно скинул с себя все тесное и давящее, я вдохнул полной грудью, я ощутил свободу, абсолютную свободу. Не знаю, Блойд, приходилось ли Вам ощущать хоть нечто подобное? Вряд ли. Знаете, что я понял?
Блойд не ответил. Но Торн и не ждал ответа.
– Я понял, что всю свою жизнь я прожил в тюрьме, и только в тот миг освободился из нее. Да, да, не удивляйтесь. Я всю свою жизнь был заточен в Крепость. Я жил на этом жалком клочке земли, со всех сторон окруженном неприступными стенами. Мне казалось, что я охраняю ее, а на самом деле это никому не было нужно. Я был прикован к своему маленькому мирку, и не понимал, как он ограничен, как никчемно было все мое существование, которое ничем, в сущности, не отличалось от существования обычного арестанта. И лишь превратив Крепость в тюрьму, я наконец освободился. Став тюрьмой для этих отбросов, Крепость перестала быть острогом для меня. Я перестал быть рабом для этого проклятого острова, я стал для него почти что Богом! Это поистине упоительное чувство!.. Да, я очень хорошо спал в ту ночь.
Торн ненадолго замолчал. Блойд смотрел на него и не мог поверить, что перед ним тот самый Бен Торн, которого он знал.
– А утром я проснулся, – вновь заговорил комендант. – Я проснулся и не почувствовал ни той ненависти, которая терзала меня месяцами прежде, ни радости от ее отсутствия. Я не почувствовал ровным счетом ничего. Ничего, кроме пустоты. Все чувства исчезли, испарились. Только пустота, гулкая и мертвая. Я помню, даже испугался, подумав, что я умер. Мне казалось, что в живом человеке не бывает ТАК пусто. Словно вытянули, высосали все, что делало меня живым. Остался лишь вакуум, который требовал, чтобы его заполнили. Настойчиво требовал. Очень настойчиво… В тот день мы скормили рыбам еще два трупа… На следующий день снова… Мы стали делать это по утрам, в минуты, когда солнце только-только начинает появляться над морем. Знаете, сколько я видел рассветов за эти годы, Блойд? С того дня, с того самого дня я не пропустил ни одного…
Блойд сидел, закрыв лицо искалеченными руками. Его трясло. В ушах шумело, кровь глухими приливами била в виски, отдаваясь тупой болью в глубине глазниц. Одна мысль, лишь одна мысль молотом стучала в его голове: «Это я виноват! Боже, это я его породил!».
А Торн и не замечал, что происходит с его собеседником:
– Вы знаете, Блойд, что у нашей Крепости очень любят промышлять рыбаки? Там, сразу за рифами. Знаете, почему? Потому что здесь самая жирная рыба. Мы щедро кормим ее каждый день. Сначала вы сами исправно пополняли Крепость новыми заключенными. Помните, Блойд? Сколько сопроводительных бумаг было подписано вашей рукой?
– Я не подписывал им смертных приговоров, я просто отправлял их в заточение, – выдавил из себя Гут.
– А куда, скажите на милость, я должен был их сажать? У нас не так много камер, и все они – одиночные. Вы не могли об этом не знать, Блойд. Мы заполнили их уже в первый месяц. Но вы все слали и слали новых. Под них надо было освобождать места. Может быть, вы знаете какой-то другой способ? Я – нет. Поэтому все они в конечном итоге встречали свой последний рассвет и находили покой в море. Часто по нескольку штук в день.
– По нескольку человек, Бен. Это были люди!
– Н-е-е-е-т, Блойд, именно штук. Среди них не было людей, только жалкие и никчемные твари. А потом, когда вы подняли свой бессмысленный мятеж, работы у нас и вовсе прибавилось. Даже рыба уже пресытилась. А я вынужден был пристроить второй помост и на Западной башне тоже. Теперь у нас не только встречают, но и провожают солнце. Закаты здесь тоже чудесные, уж поверьте мне, их я тоже повидал немало.
– Вы – чудовище, Бен. Вы превратились в исчадие ада.