За волной - край света
Шрифт:
Губернатор принял Шелихова тотчас.
К тому, что стало известно Григорию Ивановичу, губернатор добавил:
— О затруднениях компании — в связи в тем, что Голиков Иван Ларионович капиталы изъял из кассы,— знаю. Я соберу, однако, иркутских купцов и сообщу им о высочайшей воле иметь заботу о компании.— Глаза генерала строго округлились.— Убежден,— голос его окреп и зазвучал с не допускающей возражений твердостью,— платежи компании будут отсрочены и купечество откроет должный кредит.
Такого Шелихов даже и ожидать не смел.
Бочаров
Феодосий, пришедший с ним на Алеуты, позвал капитана:
— Дмитрий Иванович!
Бочаров подошел.
— Смотри,— сказал Феодосий и показал на откатившуюся в сторону от шалашей бочку,— пробита.
Бочаров, наклонившись, так и эдак повернул бочку. В двух местах дно было проломленно.
— Да,— протянул,— коли пожар был, бочки рубить не к чему. Совсем не к чему.— Взглянул на Феодосия.— Что это? Где они?
Тот неопределенно качнул головой, оглядывая берег и стоянку. Земля и на берегу, и на стоянке была взрыта, как ежели бы здесь топтались, дрались, тащили что-то тяжелое.
Все это Феодосию не понравилось. «Не просто ушла ватажка Тимофея,— подумал он,— не просто... Так не уходят».
От пепелища, от глубоких борозд на земле тянуло разрушением, разбоем. И Феодосий так и сказал:
— Разбоем пахнет.
— А где держала ватажка добытые шкуры? — спросил Бочаров.— Тимофей не говорил?
— Нет, речи о том не было,— Феодосий пожал плечами.— Где же еще? В шалашах.— Он наклонился, поднял кусок обгорелой шкуры. Глянул.— Нерпа,— потянул,— с лежанки. Они кота промышляли.— И, шагнув в средину пепелища, разбросал ногами угли, обгорелое рванье.— Котовых шкур,— сказал без сомнения,— искать нечего.— И, глядя на капитана, повторил: — Разбой. Я верно говорю.
Но Бочаров и сам видел, что так и есть.
Не высаживаясь на берег, ватага пошла к острову, где обстреляли байдару Тимофея.
Сидя под парусом, Феодосий сказал:
— Может, вечером подойти? С темнотой. Увидят байдары-то.
— Ничего,— ответил Бочаров,— пущай видят.
Пятнадцать байдар — парус к парусу — шли к острову. Бочаров с передовой лодьи оглядел идущие за ним паруса и подумал, что выглядит это грозно, но одно не давало покоя: «Грозно-то грозно,— подумал,— да стрелять бы не пришлось». Пепелище стоянки Тимофея, взрытая, истоптанная земля около сгоревших шалашей сильно его смущали.
Остров поднимался из моря. Как и байдары Портянки, первыми лодьи Бочарова встречали чайки. Они сорвались со скал и с оглушающим гомоном окружили подходившие к острову байдары. И сейчас же Бочаров увидел, что на одной из скал поднялся во весь рост человек. Минуту-другую он стоял неподвижно, будто считая лодьи, и исчез. Скрылся в кустах. Бочаров, стоя у паруса, помахал рукой идущему на соседней байдаре Кондратию. Там поняли сигнал и переложили парус. Байдара Кондратия начала отваливать в сторону. За ней пошло еще пять лодей. Теперь флот Бочарова обтекал остров с двух сторон, обжимал его, как две руки.
— Помогай бог,— сказал Феодосий за спиной у Бочарова. Но капитан его не слышал. Ухватившись за мачту, он напряженно смотрел вперед. Лодья уже обошла скалы, и глазам открылся подветренный берег острова, стоящие в малом заливчике три байдары. «Всего-то? — удивился капитан. Где же лебедевская ватага? Вот те на... А мы, как волчью стаю, их обложили». Капитан увидел: из-за мыса выплыл парус Кондратия. И тут же, оборотившись к острову, капитан разглядел то, что не заметил сразу. В саженях трехстах от берега, у небольшого леска, торчали верхушки шалашей. Шалашей было много больше, чем нужно для команды трех байдар.
От леса к берегу бежали люди.
Дальнейшее произошло в считанные минуты. Байдара под парусом подошла к берегу и с ходу, хрустя по гальке, чуть не до половины выскочила на намытый прибоем взгорок. Бочаров спрыгнул на берег, слыша, как за спиной одна за одной врезались в гальку подошедшие за ним лодьи.
Капитан ступил шаг, другой и остановился. Перед ним толпой стояла лебедевская ватага. Впереди стеснившихся мужиков уверенно, уперев ноги в землю, столбом торчал Стенька Каюмов. В руках у него было ружье.
— Что это вы,— усмехаясь, кривя губы, начал он,— выскочили на нас, как тати?
Не отвечая, Бочаров разглядывал Стеньку.
У Каюмова было худое, с запавшими щеками тонкокожее лицо, к которому, внимательно приглядевшись, невольно почувствуешь холодок неприязни. Уж очень остры черты такого лица, жестки морщины, и прицельно бьют из-под бровей напряженные глаза. Бочаров знал, что от людей с такими лицами можно ждать всякого и оттого медлил. Они стояли слишком близко друг к другу, чтобы одним взглядом окинуть всю фигуру Стеньки, и капитан намеренно не опускал глаз, чтобы посмотреть на его руки. Без того угадывал, что пальцы Стеньки судорожно сжимают ложе, пляшут у курка, и не хотел подтолкнуть Каюмова взглядом на следующее движение: вскинуть ружье и дернуть курок. Бочаров не боялся, нет. Он был уверен, что у него достанет резкости выбить ружье из рук у Стеньки, но не желал свалки. А знал: свалка будет, ежели он сцепится с Каюмовым.
Из-за плеча Бочарова неожиданно, горой, выступил Кондратий и, рокоча хриплым, необыкновенной силы голосом, надвинулся на Стеньку, как клещами прихватил пальцы на ложе ружья.
— Не балуй,— сказал,— не балуй.
В следующее мгновение ружье оказалось в руках у Кондратия. Он ударил его о колено и, переломив приклад пополам словно хворостину, отшвырнул обломки в сторону.
— Вот так-то лучше,— сказал и отступил за спину капитана.
Все разом переменилось. У Стеньки потерянно дрогнуло лицо, мужики лебедевской ватаги разноголосо зашумели. Раздвигая толпу, вперед выступил Степан Зайков — брат Потапа, которого Бочаров похоронил здесь же, на Алеутах, весной. Капитан назад откачнулся.