За волной - край света
Шрифт:
— Степан,— воскликнул,— ты?
— Я,— загудел тот,— что, диво?
— Да как же ты ватагу нашу побил?
Каюмов затерялся среди мужиков. Бочаров поискал его взглядом и не нашел. Стенька скрылся за спинами ватажников.
— Не побили мы никого,— сказал Степан.— Вон,— показал рукой в сторону скал,— в заливе байдары наши чинят.
— Там байдар добрый десяток,— выступил вперед Кондратий,— как сюда шли, видели.
— А шалаши попалили, шкуры побрали? — наступал на Зайкова капитан.— Это как?
— Поговорим, поговорим,— примирительно гудел Степан,— нам огромадный урок задал
— По байдаре стреляли, людей чуть не положили. Тимофея Портянку в голову ранили. Кто ружье поднял?
— Стенька, но я ему не потатчик. Да ты охолонь. Чего сердце зря горячить? Договоримся.
— Что ж раньше-то не договаривался, а пальбу по людям открыл? — наступал Бочаров.
— Стенька то, Стенька,— добиваясь примирения, гнул Степан,— охолонь!
Зайков лукавил. Он был братом знаменитого морехода, но от Потапа у него было немного. Известно: и у одного дерева — разные ветви, что о людях говорить. Степан был корыстен, коварен и тропил дорогу по жизни вовсе не на путях брата. Сейчас он понимал, что справиться с ватагой Бочарова не сможет, и, задавив в себе злость и досаду, сдавал назад. Боялся: ворохнись он — Бочаров хвост прищемит. Видел, какие молодцы у капитана. Один Кондратий чего стоил. Знал: мореходы, солеными ветрами битые, штормами испытанные, не чета Стеньке Каюмову, у которого пальцы на курке ружья заплясали. Тому с кистенем на дорогу, вот там он боек. Степан и не вышел навстречу Бочарову, потому как ждал — чем дело обернется. И увидел: жидковат против мореходов Стенька. Жидковат. Оттого из толпы выступил.
— Ладно,— сказал,— кто худое помянет, тому глаз вон. Мы шкуры вернем и байдары вернем. А людей,— он повернулся,— вон они, забирай.
Бочаров увидел: от леса поспешало с десяток мужиков. Они врезались в толпу, и за спинами Степановых ватажников завязалась возня. Толпа расступилась. Капитан увидел, что Каюмов (у него в кровь было разбито лицо, кто-то из мужиков, знать, приложился с душой) вертелся над землей, ища камень. Глаза были белые от ярости. Но Стеньку уже хватали за руки свои, оттаскивали в сторону. Один из мужиков тимофеевской ватаги крикнул, показывая капитану на Каюмова:
— Этот, этот — тать! Он все затеял, наших мордовал, как зверь. Прибить его след!
— Хватит,— сказал Бочаров. Он знал: Стеньку побили поделом, но понимал и то, что всему голова здесь, на Алеутах, Степан Зайков, а далее и посильнее хозяин сидит. Вспомнил слова Кильсея: «Аукнулось в Иркутске, мы здесь отголосок слышим».
— Все,— сказал,— хватит, пошутили.— Шагнул к Зайкову: — Шкуры котовые, что взяли разбоем, снесите к нам в лодьи. Байдары ватажные — сей же час сюда пригнать. И запомни, Степан,— в голосе Бочарова прозвучала угроза,— пальцем тронешь наших на островах — пеняй на себя. Это я тебе говорю — капитан.
Степан Зайков посмотрел на Бочарова. И хотя Степан улыбался — нехороший, ох нехороший был у него взгляд.
В Чиннакский залив пришел галиот с Большой земли. Первый корабль нового порта. Его встретили залпом из пушек. Пороху было жаль, но Баранов все же распорядился:
— Стрельните, браты, стрельните!
Пушки рявкнули, и белый дым взметнулся над башнями.
С галиота ответили тройным салютом.
У борта подходившего судна толпились новички, таращились круглыми от удивления глазами, вертели шеями, нетерпеливо стремясь разом все высмотреть и разузнать. Бывалые стояли спокойно, но и они удивлялись, глядя на крепостцу. Такого на новых землях ещё не было. Уж больно широко, крепко поставлена крепостца. А когда ударили пушки и дым взметнулся над башнями, полетел по ветру, и вовсе стало видно, что стоит крепостца надежным оплотом, и хотя она и на краю державы, а у стен ее не забалуешь.
Кто-то сорвал шапчонку с головы, крикнул:
— Ура!
Глаза у людей заблестели.
Ухватившись крепкими руками за леер, на корме, жадно вглядываясь в берег, стоял Иван Шкляев, которого Шелихов вытребовал из Охотского острога. И хотя и на его лице был живой интерес к увиденному на берегу, однако смотрел он строго. «Оно и в новом платье бывает,— думал Иван,— да в старом разуме. Как здесь сложится?» Намыкался за жизнь человек и с осторожностью последнее слово говорил. Да оно и понятно: два раза на худой мост только дурак ногу ставит. А Ивана назвать дураком никак было нельзя.
Рядом со Шкляевым стоял корабельный мастер Яков Шильдс, на знания которого сильно рассчитывал Шелихов. Шильдс был воинским человеком, по выходе в отставку давшим согласие на предложение Шелихова отправиться на новые земли.
— Лес, лес какой! — воскликнул Шильдс, указывая Шкляеву на берег.— К корабельному строительству вполне пригодный.
Шильдс знал, что Иван добрый рудознатец и кузнец, и, как всякий мастер перед другим мастером, имел к нему уважение. Хороший лес был для него залогом хорошего труда, и Шильдс понимал, что эту радость мастер, хотя бы и в ином деле, примет.
— Да, лес куда уж там, — ответил Иван, — хорош...
И хотел было поделиться своими думами (Шильдс нравился Ивану спокойствием и несуетливостью, и он не раз приглядывался к нему за время плаванья через океан), но галиот, убрав паруса, подвалил к причалу. Борт мягко коснулся причальной стенки, и, дрогнув, судно остановилось.
Люди бросились к трапу.
Баранов был счастлив. С галиота сгружали скот, пушки, съестные припасы, книги, железо, канаты, якоря. Но больше обрадовали управителя прибывшие с галиотом люди.
Якова Шильдса он расцеловал, сказав, что теперь- то непременно они начнут на новых землях корабельное дело.
Обняв Ивана Шкляева, пообещал завтра же пристроить в кузне, чтобы начать примериваться к литью металла из местной руды.
Обласкал землепашцев, повел к себе в дом и показал необыкновенные по размерам плоды, произрастающие на острову: репу чуть не в пуд весом, кочаны капусты, которые руками охватить было трудно. Новички дивились чуду, удивленно качали головами.
Обиходив вновь прибывших, Баранов вернулся на причал, заботясь о грузах, и пробыл здесь до вечера, пока все, до последнего гвоздя, не было надежно укрыто в новых пакгаузах, еще сочившихся по стенам смолой.