За волной - край света
Шрифт:
Лаксман отстранился от борта, поправил треуголку на голове, повернулся лицом к Шелихову. Григорий Иванович, ломая себя, сказал:
— Наслышан: отец ваш, державе служа, сыскал многие чины и награды. Известны заслуги его в изучении восточных пределов России к державной пользе. Компания продолжает то славное дело. Не подвинет ли это вас во мнении к некоему снисхождению?
У Эрика Лаксмана глаза было оживились, но тут же и налились прежней холодностью.
Но это было еще не всей печалью в бедах Северо- Восточной компании. На строительство только одного галиота уходило столько средств, сколько достаточно было бы город, и немалый, поднять. От якоря до пенькового каната — все надо было тащить к морю через Россию от Питербурха или Москвы по бесконечным дорогам. Сколько лошадей ломалось на пути, сколько мужиков гибло? А компания уже не галиоты — крепостцы за океаном строила, форты, причалы возводила. А пушки, ядра, порох? Вон как обрадовались металлу. Надежда всколыхнулась: на месте железо и медь в дело пустить. Брусочки-то железные, по одному считая, с Урала везли. То же и медь. И все яснее становилось, что купецким капиталом новоземельское дело, как разворачивалось оно, осилить нельзя. Здесь держава была нужна. Лебедев-Ласточкин одно знал: зверя взять. Все затраты — колотушка, чтобы в лоб бобру въехать, да бочки вонючие, в которых шкуры замачивали. И прибыль была. Но шелиховцы-то, шелиховцы — города строили...
— Ладно,— сказал Григорий Иванович Тимофею, поднимаясь от стола,— тебя здесь обиходят, располагайся, а я в контору.— Кивнул комнатному человеку на Портянку: — В баньку его и пельменями попотчуй.— Улыбнулся:— Веничка не жалей.
И не задерживаясь вышел.
После бани Тимофей сел к столу, и, как ни жарок был полок, как ни сладко напахивали парком пельмени, задумался.
Комнатный человек суетился у стола, гнул стариковские, воробьиные колени, шаркал валеночками.
— А что,— спросил Тимофей,— как дела-то у хозяина? Тебе лучше других видно — все в дому.
Старик вскинул на него глаза и еще больше засуетился. Застучал тарелками.
— Что молчишь-то?
Комнатный человек поставил тарелку. Тимофей ждал. Знал — старик не прост.
— Я тебе так, милок, поясню,— сказал комнатный человек,— судейский крючок Ивана Ларионовича у нас вертелся. Ежели правду сказать — никчемный мужичонка. Злой, нехороший корешок. Но, однако, Григорию Ивановичу служил исправно. И уж как к дому подходил, кланялся,— старик показал в окно,— вон от того угла. Его еще и не видит никто, но он, на всякий случай, голову склонит. И такой ласковый был, такой любезный. А вот ноне стоял я у ворот и гляжу — крючок идет. Вольно идет и на меня не глядит. Только шасть мимо ворот, и все.
— Так,— протянул Тимофей.— Ну, крючок не фигура.
— Не скажи, милок. Что ни есть фигура. По нем о ком хошь судить можно.
— Ивана Голикова слуга. По хозяину и шапку ломает.
— А что Иван Голиков?—возразил комнатный человек.— Был, да весь вышел. Капитал дочкам роздал. Сам по церквам да монастырям поклоны бьет.
— Больно наплутовал?
— Не знаю, но раз молится — значит, есть о чем бога просить.
— Крючок, говоришь?
— Да хотя бы и крючок,— закивал головой комнатный человек.
— Так,— протянул Тимофей и надолго уставился в окно, будто увидел там важное.
Пельмени на столе истекали ароматным парком.
Старик помолчал, сказал со вздохом:
— Пришла беда — пойдет косяком...
— Закаркал!— Тимофей отвел взгляд от окна, посмотрел зло на старика.— Беда, беда... Дело-то вон как разворачивается на новых землях. Какая беда?
— Э-э-э,— протянул комнатный человек,— худо ты соображаешь! Развора-а-а-чивается...— передразнил Тимофея,— поглядишь, скоро как заворачиваться начнет. Али я не слышу, как вякают по Иркутску купцы?
Тимофей, не найдя что ответить старику, подвинул тарелку с пельменями. Хотел было пугнуть крепким словом, но знал, что тот душой болеет за хозяина, промолчал. Минуты две-три в комнате стояла тишина. Наконец Тимофей, так и не притронувшись к пельменям, сказал:
Ничего, поправим дело. Есть у меня думка, есть.
В конторе, несмотря на ранний час, были люди. Отворив дверь, Григорий Иванович увидел, как новый приказчик, иркутский купец Поляков, острослов и книгочей, встряхивая пышными волосами, о чем-то оживленно говорил сидящим на лавке пайщикам компании: Михайле Сибирякову и братьям Петру и Ивану Мичуриным, похожим друг на друга, как близнецы.
Поляков, увидев Шелихова, оборотился к нему, воскликнул:
Вот и Григорий Иванович!— кивнул на купцов:— Я им о нашем разговоре насчет Курильских островов говорю...
— Постой, постой,— остановил его Григорий Иванович, шагнул к столу и довольной рукой, широко, по-царски, выложил перед купцами привезенные Тимофеем бруски и медную плаху,— подарок от Александра Андреевича Баранова.
— Неужто металл?— изумился Поляков, подхватил бруски,— Металл. Ну, Баранов, ну, Александр Андреевич!
Младший из Мичуриных, длиннолицый Иван, колупнул медную доску ногтем, поднял глаза на Шелихова:
— Он что, колокола будет для тамошних дикарей отливать? Так они вроде в нашего бога не верят?
Петр, старший, ткнул его в бок локтем:
— Молчи, коли не соображаешь.
Младший поджал губы. Насупился. А вообще-то братья Мичурины были незлобливы, жили промеж собой дружно и купцы были дельные. Вступив во владение капиталом, несмотря на кажущуюся нерасторопность, за дело взялись умно и хватко. Но да Мичурины были известны в Иркутске как народ крепкий, и успехи братьев никого не удивили. В кампании Шелихова имели они по два пая и в интересы новоземельские влазили с головой, ломились, как медведь в медовую колоду.
Вроде и сухопутные люди были — деды и прадеды на земле сидели, а их море за живое зацепило. Знать, был в крови огонек первооткрывательства! Да оно и понятно: в Сибири, почитай, у каждого из-за спины землепроходец выглядывает. Народ здесь бедовый.
О металле Иван шлепнул так, не подумав. Был он человеком далеко не глупым.
Шелихов достал письмо Баранова, прочел о том, что спустили на воду судно. Это и вовсе всех обрадовало.
Поляков, подбрасывая медную плаху в ладонях, сказал:
— Непременно надо к губернатору. Штука сия тянет поболее шкурок. Под такие козыри надо выбить, чтобы еще людей дали на новые земли.
На том и порешили: идти в губернаторство и просить людей. Стоять на своем твердо.
— Такого,— Поляков все баюкал в ладонях медную плаху,— с новых земель никто иной не привезет.
Подарок Баранова разбудил самые горячие мечты:
— Мы металл и на дальние острова повезем,— с надеждой сказал Шелихов,— а то меха, меха. Убежден — нужда великая объявится в таком товаре. Металл всем надобен.— Отодвинул в сторону бруски.