За языком до Киева
Шрифт:
Но как часто люди, даже всерьез занявшиеся географическими именами, забывают или не хотят принять в расчет это обстоятельство.
Ученый — географ и топонимист В. Семенов-Тян-Шанский опубликовал в двадцатых годах работу о географических именах. Он много внимания уделил в ней именам и «зоологического» и «ботанического» происхождения.
Он подобрал сведения о численности, скажем, «звериных» (и, шире, «животных») имен по разным губерниям тогдашней России. Он свел их в причудливые таблички. Вот одна из этих таблиц:
Вот другая табличка. В ней отражено количество топонимов, связанных с названиями уже не диких зверей, а домашнего скота в северной группе губерний.
Пожалуй, правильнее начать разговор со второй таблички: все будет сразу виднее.
Каждый знает, что в дореволюционной деревне корова была основной кормилицей и поилицей, любимицей женской части населения. Именно корова; бык пользовался несравненно меньшей популярностью: производитель и только.
Козел (как и коза) никакой роли в деревенской жизни не играл, был редкостью, почти не считался скотом. По статистическим данным за 1896 год, на 28 миллионов голов коров по всей Европейской России насчитывалось всего 1600 тысяч коз.
Так почему же, спрашивается, «козлиных» имен в той же России значительно больше, нежели «коровьих» (и «бычьих»), в полтора раза больше, чем «конских», много больше, чем «бараньих» и «овечьих», хотя на те же полтора миллиона коз овец паслось на полях царской России сорок восемь миллионов?
Совершенно ясно, во-первых, что никакого соотношения между численностью отдельных видов скота и числом «посвященных им» имен обнаружить невозможно.
Совершенно ясно и другое. Причины, вызывающие появление именно «козлиных», а не «овечьих» имен, лежат очень далеко от такой прямой и наивной статистики. Каковы они?
Автор таблиц пускался на всякие хитрости, чтобы объяснить такое засилье «козлиных» имен в нашей топонимике. Он стремился даже свести дело к языческим, скоморошьим действиям, к культовой роли в них козы и козла.
Но каждый, кто живал в русской деревне до революции, только пожал бы плечами на эти ухищрения.
90 процентов русских Козловок, Козловских, Козлятниковых не имели никакого отношения к супругам надменных коз, а указывали на бесчисленных мужчин, людей по прозвищу Козел, каких были десятки даже перед самой революцией в любой нашей деревне.
Многоразличные отрицательные и положительные свойства козла-животного делали слово «козел» весьма подходящим прозвищем и остробородому человеку, и похотливому, и обладающему слишком крепким запахом пота, и белоглазому, и драчливому, и еще множеству других персонажей. Прозвища прививались, а потом переходили в неисчислимое множество фамильных (в ленинградской телефонной книжке за 1969 год Козловых — 190 человек, только на 19 меньше, чем Дмитриевых, и на 90 больше, чем Борисовых) и географических имен.
Все только что сказанное тем более относится к лесным зверям. Ведь если исходить из таблиц Семенова-Тян-Шанского, выйдет, что почти по всей России медведи были куда более обычным зверем, нежели, скажем, зайцы, что в Смоленской губернии, изобильной также и лосями, барсуки встречались примерно в 16 раз чаще, нежели во Владимирской.
И тут, разумеется, прежде всего надо было бы сделать очистку таблиц от тех имен, которые подозрительны по своему «человеческому», «прозвищному» происхождению (их окажется подавляющее большинство), а затем учесть еще и чисто эмоциональную, «самолюбивую» сторону дела. Человеку, может быть, как-то лестно носить прозвище Медведь или Волк, но отнюдь не радостно слыть Зайцем.
Старый дед Медведь охотно назовет свой починок МЕДВЕДЕВОМ; далеко не каждый Заяц согласится закрепить за своим родом и своей собственностью такое непочтенное имя: Зайцевы. Вот Зайцевых и меньше.
Возьмем для примера «турьи» топонимы, которых Семенов больше всего насчитал в Ярославской и Костромской губерниях.
Писатель Солоухин в своей прелестной книге «Владимирские проселки», обнаружив на карте родных мест деревни ТУРОВО, ТУРЫГИНО, ТУРИНА, ТУРИНО, также заключает: «водились тут туры».
Но ведь это заключение по чистому созвучию. Морфология этих названий никак не позволяет все их привести к названию животного «тур». Может быть, только Турово допускает двойственное решение, да и то с натяжкой: от зверя тура место скорее назвалось бы ТУРЬЕ. Что ж до Туриных и Турыгиных, то тут лесным духом и не пахнет. Притяжательная форма «Турина» возможна только от существительного «тура»; «турыгино» — от «турыга». Слова же эти, во-первых, с туром, быком никак не связаны и, во-вторых, были отлично известны в русской деревне в весьма различных значениях.
Тур-ТурноГородил гумно.Пешка тоже не гуляла:Поплет подавала.Поплетина упала,По пешке попала.Пешка губки надула,По водице поплыла,Ну — Тур догналИ по холке наклал…Эти стихи записаны в двадцатые годы в Псковской губернии. Как видите, в деревне неплохо разбирались в шахматной терминологии. А на севере слово «тур» могло означать еще и «печной столб». Рядом со словом «тур» (шахматный) жило и «тура», означавшее «ладью», «башню», да могли еще звучать и пережитки другой «туры» — военной…
Словом, вероятно, даже солоухинский ТУРОВ скорее всего был назван не в память о каком-нибудь последнем быке, а именно в честь такого Тура-Турна, крепкого мужчины и грозы окрестных Пешек. «Турыгой» же или «турышкой» во многих местностях России зовут разные виды лукошек, туесков, берестяных кошелок — все отличные реалии для прозвища.
Стоит упомянуть город ТУРОВ в белорусском Полесье, на Припяти. Вот уж и места воистину «зубровые» и «турьи». И город-то основан в 980 году, за сто лет до того, когда Владимира Мономаха в этих же примерно местах «два тура метали на рогах». Однако из письменных источников мы знаем: местечко Туров было основано неким мужем по имени ТурЫ. Этимологи выводят это древнее имя из скандинавского «Тори», северного личного имени. Значит, даже здесь, в двух шагах от Беловежской пущи, «туриное» имя оказывается на поверку человеческим. Так что же говорить о других частях нашей страны?!