За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
Шрифт:
На Немизе снопы стелютъ головами,
молотятъ чепи харалужными...
Такая же узнаваемость первообразов видна и в "аукании"многих других соответстий "Слова" и поэзии Клюева. Ну, например: "Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровью польяна" ("Слово") и - "Поле, усеянное костями, / Черепами с беззубою зевотой" (Клюев, "Поле, усеянное..."). Или: "Аще кому хотяше песнь творити ...> тогда пущащеть 10 соколов на стадо лебедей" ("Слово") и - "Нет прекраснее народа, / У которого в глазницах, / Бороздя раздумий воды, / Лебедей плывет станица!" (Клюев, "Песнь о Великой Матери"). Или же: "шизымъ орломъ подъ облакы" ("Слово") и - "Где утро сизая орлица" (Клюев, "Разруха"); "въ
Но наиболее интересным для наблюдений оказывается последний четвертый ряд соответствий, входящие в который пары образов из стихотворений Клюева и "Слова о полку Игореве" не просто обнаруживают "родство" друг с другом, но ещё и как бы восходят к неким, скрытым от нас за столетиями, но общим для обеих по этических систем истокам. Так, например, в том эпизоде "Слова", который посвящен первой победе русичей над половцами, автор, перечислив захваченные в качестве трофеев "злато, и паволокы, и драгыя оксамиты", говорит:
...Орьтъмами,
и япончинцами,
и кожухы
начашя мосты мостити по болотомъ
и грязивымъ местомъ,
и всякыми узорочьи половецкыми...
Комментарии к этим строкам во всех изданиях "Слова" одинаковы: добыча русичей была так велика, что ею вымащивали гати через болота и топкие места. Хотя, можно ли так замостить узорочьем топкое болото, чтобы оно выдержало всадника с конем, да и вообще - зачем это было делать, если русичи в тот день всё равно остались ночевать на захваченных половецких вежах, комментаторы не уточняют...
Дополнительный свет на это место "Слова" проливает употребление тех же самых образов в стихотворении Н. Клюева "Досюльная", где, в частности, говорится:
Ах вы, сукна-заволок и,
Вами сосны ли крутити,
Обряжать пути-мосты?
Побраталися с детиной
Лыки с белою рядниной
Поминальные холсты!..
Здесь, как видим, перекликающиеся с "паволоками" из "Слова" ткани "заволоки" употреблены уже не для бессмысленного устилания ими болот и топких мест, а для некоего ритуала обряжания путей-мостов, за которым через определение "поминальные" угадывается тот трагический смысл, который откроется нам в "погребальном" сне Святослава и его последующей расшифровке боярами, сообщившими ему о трагической гибели Игоревых дружин. В построении же самой этой метафоры и автор "Слова", и Клюев обращаются к древнерусскому свадебному ритуалу прохождения молодыми сеней. "Сени, - говорится по этому поводу в книге "Русский народный свадебный обряд" (Л., 1978, с. 95), имеют особое значение, являясь как бы медиатором пространства и двора. Для понимания роли сеней в свадьбе существенно их название мосты". Таким образом, уподобление битвы на Каяле свадебному пиру начинается в "Слове" не со строк "ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша", а ещё с упоминания "мостов", для успешного прохождения которых свитой жениха служила традиция предварительного одаривания тещи дорогими подарками. Вот на это и идут в "Слове" праздничные ткани "паволокы", но только на месте любящей тещи в данном случае оказывается ожидавшая русские дружины Смерть, с которой они вскоре, пройдя мосты битвы, и породнятся на реке на Каяле...
Или возьмем такой фрагмент "Слова" как описание смерти Изяслава, сына Василькова, в рассказе о которой, в частности, говорится: "Позвони своими острыми мечи о шеломы литовьскыя ...> и схоти ю на кровать, и рекъ: дружину твою, Княже, птиць крилы приоде... Единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тела чресъ злато ожерелие..."
Исследователей и комментаторов поэмы давно смущала эта появляющаяся посреди поля битвы кровать, поэтому в большинстве последних изданий "Слова" были произведены конъектуры "и с хотию на кров, а тъи рекъ" и "исходи юна кров, а тъи рекъ", избавляющие текст от этого далеко не воинского атрибута. А между тем в стихотворении Клюева "Годы" появляются образы, которые позволяют предположить правоту именно конъектуры "и схоти ю на кроват ь", ибо если под нею и подразумевается ложе для сна, то только - для вечного.
Вот что пишет в своем стихотворении Клюев:
Не узнаю тебя, пришлец.
В серьгах, коралловый венец,
Змея на шее, сладко жаля,
Звенит чешуйками о зале
Подземном, в тусклых сталактитах,
О груде тел, лозой повитых
На ложе обоюдоостром!
Душе прозреть тебя не просто...
Казалось бы, и тема совсем не та, что в "Слове", и атмосфера, и тем не менее, перебирая пары "злато ожерелие" - "змея на шее", "дружина, крилами птиць приодетая" - "груда тел, лозой повитых", мы дойдем и до соответствия так смущающей комментаторов "кровати" и "обоюдоострого ложа", под которым можно без особого труда угадать лезвие меча или кинжала. Думается, что при кропотливом исследовании фольклорных текстов древности окажется вполне вероятным обнаружение и того из них, который послужил общим истоком для появления вышеуказанных образов как в "Слове", так и в стихотворении Клюева.
Интересные дополнения к раскрытию смысла строк "Слова" "коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ взбиваетъ; не дастъ гнезда своего въ обиду" дают и такие образы из стихов Клюева как "искупайся, сокол, в речке - будут крылышки с насечкой" и - "Я... мылил перья океанской пеной", за которыми отчетливо прочитывается процесс закалки лезвия клинка или стрел, что в метафорическом плане соответствует символу возмужания (ср. с названием романа Николая Островского "Как закалялась сталь").
Таким образом, выражение "соколъ въ мытехъ" обозначает сокола не линяющего, как о том том говорится почти во всех комментариях к этому месту поэмы, а - возмужа вшего, закаленного, чем и объясняется его отвага при отогнании птиц от своего гнезда. (Вспомним-ка здесь и желание князя Игоря "испити шеломомъ Дону" - думается, оно весьма наглядно перекликается с призывом Клюева "искупайся, сокол, в речке", что говорит ещё и о том, что "соколъ въ мытехъ" - это сокол мытый, тот, что уже мылил перья во вражеской реке, т.е. доходил до вражеских берегов с победой).
Немало споров среди исследователей вызывает и строка из описания сна Святослава Киевского: "черпахуть ми синее вино, съ трудомъ смешено", где под "трудомъ" видят и яд, и спирт, и уксус, и печаль, и горе, тогда как в уже упоминаемом нами выше стихотворении Клюева "Годы" этот самый образ употреблен в своем неискаженном смысле:
И клонят чаши до земли,
Чтобы вино смешалось с перстью.
С "перстью" - значит, с пылью, вот с каким "трудомъ" смешано вино во сне Святослава! Мы ведь помним широко известное в народе выражение "н а т р у д и т ь ноги", соответствующее понятию "пройти большое расстояние", "собрать п ы л ь дальних дорог", вот оно-то и позволило автору "Слова" употребить это словосочетание - "съ трудомъ смешено". Смешанное с пылью вино, о чем наверняка знал и Клюев, это своего рода б а л ь з а м, целебное средство, примерно такое же, какое употребил в свое время Христос, когда для исцеления слепорожденного плюнул на пыльную землю и, сотворив таким образом "брение", помазал им ему глаза (От Иоанна, 9; 6). То есть и над Святославом во сне производится аналогичная операция - ему как бы открывают глаза на произошедшие в Степи события, помогают п р о з р е т ь случившуюся с Игорем трагедию.
Таковы наиболее интересные примеры, свидетельствующие о восхождении некоторых образов поэзии Николая Клюева к тем же самым истокам, из которых черпал свои краски и автор "Слова о полку Игореве". Пожалуй, это была последняя нить, связывавшая русскую послеоктябрьскую поэзию с фольклором т а к о й глубины. Но вскоре была оборвана и она: 13 октября 1937 года Клюев был приговорен бериевской "тройкой" к расстрелу, а спустя несколько дней этот приговор был приведен в исполнение. Новой власти такие глубины культуры были абсолютно ни к чему, ибо единственным истоком для творчества любого рода она отныне признавала только л ю б о в ь к с а м о й с е б е.