За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
Шрифт:
Несколько выше мы уже говорили, что именно так все на самом деле и было, и что ум князя страдал именно из-за "хоти", то есть из-за "любимой", "желанной", ревность из-за которой к собственному сыну и вынудила его переступить через все знамения и поспешить в Поле за "хотью" и для Владимира. В этом свете выражение "хощу бо копие приломити конець поля Половецкаго" никак не может иметь предложенной Д. Лихачевым расшифровки "хочу вступить в единоборство", ибо означает то же, что и известная индейская формула "хотим зарыть топор войны". Не менее беспочвенно искажается и вторая часть этой фразы - "съ вами, русици, хощу главу свою ПРИЛОЖИТИ", истолковываемая как желание эту голову СЛОЖИТЬ, тогда как в паре с переломленным копьем, означающим ОТКАЗ ОТ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ, данное выражение
На фоне всего этого не может восприниматься альтернативой сложению головы и венчающая этот монолог фраза "а ЛЮБО испити шеломомъ Дону", укладывающаяся в современные переводы только благодаря подмене "любо" на "либо". Значение же безличного сказуемого "любо" всегда было "мило, приятно", "по душе, нравится"; как пишет Г. Брызгалин, в казачьем языке это слово означает особую прелесть желательности; оно никоим образом не тождественно разделительному союзу "либо", и в данном случае говорит о том, что именно достигнуть Дона и быть на нем не убитым, а принятым как дорогой гость, как раз и является заветным желанием князя Игоря, то есть тем, что ему ЛЮБО. Ведь для того, чтобы "испити шеломомъ Дону", нужно этот шелом как минимум СНЯТЬ, то есть - перестать быть воином, прийти с миссией мира.
...Обуреваемый мыслями о жене и о невесте для сына, пренебрег князь даже знамением небес. "Хочу, - сказал он, - копье свое сломать на краю поля Половецкого. С вами, русичи, хочу приложить ум свой к тому, чтобы впредь приходить нам на Дон без опаски..."
Примерно так должен был пониматься данный фрагмент читателями XII века и, продолжая объяснять, чем же его манера отличается от Бояновой, Автор приводит далее образец того, как бы написал эту поэму его маститый "коллега по перу" или предшественник. "Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая галици стады бежать къ Дону великому", - воспроизводит он стиль Бояна, напрямую возводя его к таким образцам обрядовой свадебной поэзии как приговор "Не ясный сокол с гнезда слетает - новобрачный князь со двора съезжает" или уже цитированные нами ранее строки "Не бывать ветрам, да повеяли, не бывать бы боярам, да понаехали..."
Что же касается истинного значения выражения "галици стады", то в данном случае и оно обозначает не "стаи галок", как то повсеместно трактуется переводчиками и комментаторами поэмы, а самые настоящие стада домашних животных - коз, коров, лошадей, овец, которых поезжане гнали вместе с собой как для своего собственного пропитания, так и для свадебного пира, а главное - для уплаты Кончаку КАЛЫМА за дочь-невесту. Ведь галица это вовсе не галки, которые почему-то ещё и "бежать к Дону стадами", галица - это широко распространенное на западной Украине название всякой домашней живности, что подтверждается как фундаментальным трудом В. Шухевича "Гуцульщина", так и бытующими ещё и по сей день поговорками и пословицами типа "На чужую галицу - не бросай палицу" и другими.
Вырисовывающийся из данного примера стиль Бояновых песен зримо говорит о том, что суть его "замышлений" сводилась лишь к наложению воспеваемого события на ритмико-символическую основу широко известных всем песен, и те уже "сами княземъ славу рокотаху". Естественно, что при таком творческом методе было невозможно "ущекотать" едким словом такие явления "былин сего времени" как предательство Святослава Киевскеого, ибо хотя запас песенных "матриц" и доходил у Бояна до "первыхъ временъ усобице", аналогов на каждый случай все-таки в этом арсенале недоставало. Поэтому вслед за воссозданием торжественного слога Бояна в духе "Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая" идет и саркастический упрек ему в "лакировке" действительности:
Чи ли въспети было, вещей Бояне,
Велесовь внуче:
"Комони ржуть за Сулою
звенить слава въ Кыеве?.."
Словосочетание же "чи ли" -
Не эта ли ирония подчеркнута здесь этим двойным обращением "вещей Бояне" и "Велесовь внуче", которые кажутся бутафорскими одёжками на фоне его "не ущекотания" реальных событий.
"Что ж, мол, не воспеть тебе было, любимче богов: "Кони ржут за Сулою - звенит слава в Киеве?.."
Перевод этого участка текста Д. Лихачевым, звучащий как: "Только враги подошли к границам Руси, как слава русской победы над ними уже звенит в Киеве", не может быть принят всерьез уже хотя бы по той причине, что в реальности, как тонко подметил О. Сулейменов, Автор описывает здесь "обратное движение - в конце апреля 1185 года не половцы идут к границам Руси, а войска Игоря отправляются за Сулу", из-за чего весь этот пассаж в существующем переводе выглядит какой-то пустой похвальбой. Но все становится на свои места, если вспомнить, что речь идет не о половецких конях, а о русских, о тех, на которых выехали в Степь поезжане, о чем Святослав уже успел предупредить орду Гзака.
"Что ж тебе не воспеть было, прозорливому Бояну, Велесову внуку: "Кони, мол, ржут за Сулою, свидетельствуя, что Игоревы дружины движутся к уготованной им гибели, - и эхо скорого их разгрома пророчит Святославу упрочение его собственного положения..."
И - как бы в противоположность "славе" Святослава в Киеве - появляются трубы в Новгороде - те, которые главным героям поэмы предстоит пройти в соответствии с условиями поговорки про "огонь, воду и медные трубы", что соответствует в нашем случае солнечному затмению, переправе через Сюурлий и свадебному пиру на Каяле, завершившемуся разгромом Игоревых спутников. Но все это пока ещё впереди, а пока Автор подыскивает подходящую манеру, пока "трубы трубять въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле", а "Игорь ждет мила брата Всеволода..."
Глава вторая
"АХ, ЭТА СВАДЬБА, СВАДЬБА, СВАДЬБА..."
Первое из упомянутых в тексте поэмы практических действий, в строгом соответствии с древнейшими мотивами вьюнишных песен, начинается с описания сборов в дорогу, выраженных переговорами Игоря со Всеволодом, а также - с "выезда самого героя из дома на коне", фиксирующего собой начало движения как самой поэмы, так и героев внутри нее. Говоря о возможности сведения любого вирилокального свадебного обряда к схеме поездки жениха за невестой и возвращением с ней, авторы книги "Русский народный свадебный обряд" А. Байбурин и Г. Левинтон (Л., 1978) писали: "Свадьба, как сюжетный текст, связана с движением, т.е. оказывается значимым противопоставление движущегося и неподвижного, проявляющегося на самых разных уровнях обряда. Сюда относятся как противопоставления персонажей свадьбы друг другу, так и противопоставление их тому статическому пространству, в котором они перемещаются... Второе противопоставление связано с наличием двух типов текстов: описывающих некоторую неподвижную структуру мира и описывающих движение, являющееся нарушением этой неподвижности...
Важность категории пути предполагает особую актуальность границ. Можно сказать, что все пространственное поведение участников свадьбы состоит из прохождения определенных границ и пребывания в разделяемых ими локусах. Особенности представления о границах в пространственном коде свадебного обряда обусловлены, по-видимому, в первую очередь наложением двух систем восприятия пространства: концептуальной и топографической...
Существует ряд текстов, описывающих противоположность признаков своей и чужой стороны, причем речь идет именно о стороне как таковой, т.е. описываемые признаки - это, например, ландшафт, почва и т.п., а не признаки чужой семьи, чужого коллектива. Отсюда - роль таких концептуальных, мифологических границ, как, например, лес, море, а чаще река - как компромисс между мифологическим и реальным топографическим пространством. Чужие появляются "из-за леса, леса темного" (в "Слове" - "и от Дона, и от моря, и от всех стран", - Н.П.), в ряде случаев фигурирует мотив переправы", - имевшей место, добавим мы, и на реке Сюурлий.