За землю отчую.
Шрифт:
В тот день гонка была неистовой. Выехав на рассвете, татары скакали, не останавливаясь, до самого вечера. Даже закаленные в битвах онбасы и жузбасы — десятники и сотники — едва держались в седлах, не говоря уже
овоинах; До Тарусы оставалось два десятка верст, но темнота заставила Тагая прекратить погоню. Шуракальцы расположились в лесу неподалеку от дороги. Злые, усталые, голодные; ночь выдалась холодной, даже слегка приморозило, но тысячник не разрешил жечь костры, и воины, лежа на сырой траве, теснились поближе друг к другу, чтобы хоть как-нибудь согреться. Некоторые сразу заснули, остальные долго ворочались, тихо переговариваясь между собой. Шепотом сетовали, роптали, чтобы, упаси аллах, не услыхали жузбасы и грозный мынбасы Тагай...
Ордынцы скакали по земле, которая несколько лет не знала вражеских нашествий. Вдоль дороги — где ближе, где дальше — за эти годы выросли села и деревни, размножился скот. На лугах паслись лошади, коровы, козы. Много людей, много скота. Правда, и на Тарусчину уже дошли слухи, что бессчетные ордынские полчища проникли в завоеванные Литвой княжества в верховьях Оки. Но это было далеко отсюда, люди надеялись, что обойдется, и потому не торопились укрыться в лесных дебрях.
Грозный Тагай предупредил своих воинов: «Кто отстанет или свернет с дороги, будет казнен!» Но разве удержишься?!.
— Слышал? Хакима— такого багатура — позорной смерти предали! — сокрушался кто-то из воинов.
Мустафу тоже. Хребет на глазах у всех сломали,— шептал другой.— И за что? За урусуткой погнался, хотел ее пленить.
И Хакима жаль, и Мустафу,— вздохнул третий.— С Бегичем ходили, с Мамаем ходили — уцелели. А тут...
—- Пятерых из нашей сотни казнили.
Из других сотен тоже!..
Тише, тише,-— успокаивал их десятник.— На все воля аллаха. Они нарушили яссу великого Чингисхана. Мын- басы Тагай сказал: полоним урусутскую княгиню, разрешу нукерам чинить, что кто захочет. Обратно погоним, каждый богатым станет, увезет с собой сколько сможет. Еще и от хана Бека Хаджи награду получит...
На чем увезешь? У меня из четырех коней только два осталось.
У меня один, и тот бежать не может.
Сколько коней загнали! Лежат на дороге, вороны глаза клюют.
Тагай сказал: возьмем у урусутов целые табуны.
Табуны?.. Что-то я их не видел.
Надо было настоящих скакунов из дома брать. Я вот четырех привел — все целы.
Дай одного, двух верну.
Чего захотел!
Еще один такой день — совсем без лошадей останемся.
Сотник Махмуд говорит: завтра догоним урусутскую * княгиню._
Догоним... Каждый день одно и то же говорят.
Если не догоним, плохо будет. У тарусского коназа много конных нукеров.
Урусуты — смельчаки, ничего не боятся. А когда-то, старики сказывали, духа нашего страшились.
Мамай во всем виновен, на Куликовом поле славу Орды загубил.
Зачем тень Мамая тревожить? Он давно уже ответ перед аллахом держит...
Наконец в лесу все стихло, слышится лишь храп усталых нукеров, да негромко перекликаются друг с другом дозорные.
ГЛАВА 12
Слава богу, спасся, а то чуть было сызнова не угодил в ярмо ордынское! — пробормотал порубежник; снял шлем, торопливо перекрестился, обтер тыльной стороной ладони мокрый лоб. Только теперь, когда напасть миновала, почувствовал, как бешено колотится в груди взволнованное сердце. Заулыбался радуясь: ушел от окаянных, ушел! А ведь едва не полонили,— тогда бы прощай, воля, теперь уже до самой смерти...
Мальчонкой Василька угнали во вражий полон. На всю жизнь остался в памяти тот страшный день... Окраина Тарусы, курная бревенчатая изба, отец, мать, малолетние сестренки-близнецы. На огороде — лук, репа, капуста, огурцы, у избы несколько яблонь, кусты крыжовника, черемухи, малины. Двор их отличался от других ладным высоким забором, тяжелыми дубовыми воротами да умело сработанным в яркой росписи петушком вместо обычного конька на крыше избы. Отец Василька Сысой был искусным плотником, без работы и дня не сидел, в доме был достаток, держали корову, коз, свиней, птицу.
Наступал вечер погожего июльского дня, заходящее солнце расцветило багрянцем воды Оки, зажгло розовым огнем белые облачка на небе, пахло истомленным жарой разнотравьем, хвоей, листьями деревьев. Василько, ему шел тогда восьмой годок, играл во дворе с Пронькой, соседским мальчишкой. Сысой и младший брат его, Олекса, плотничали — строили надпогребницу. Мать куховарила в избе, исподволь приглядывая за грудняками, что спали в свисавшей с потолка люльке.
Крымцы появились изгоном, как снег на голову среди ясного дня. Скрытно переправившись через Оку в нескольких верстах от города, с ревом и завыванием понеслись по окраинным улочкам Тарусы. Вламывались во дворы, хватали мужиков, баб, детишек постарше, вмиг связав, бросали их поперек седел коней или приторачивали к запасным лошадям и мчались дальше. Ордынский чамбул был невелик, с полсотни всадников. Опасаясь дружинников, стоявших на подворье удельного князя тарусского Ивана Константиновича, нападники в город не поскакали, развернули коней и подались прочь.
Завидев врагов, Олекса успел перемахнуть через забор в соседний глубинный двор. Схватили Сысоя и мальчат, в избу, стоявшую за огородом, вломиться насильникам
65
ЗЮ. Галинский
было уже недосуг — десятник-онбасы засвистел в дудку, давая знак уходить...
Узнав, что Сысой — плотник, ордынцы с выгодой продали его в степи купцу, направлявшемуся в стольный город Сарай. А тот на радостях прикупил по дешевке и мальчишек. Плотники и столяры высоко ценились, золотоордынские ханы начали строить флот на Волге, и каждый умелец был им нужен. В Сарае, расположенном в верхнем течении Ахтубы, пленников поселили на окраине города в маленькой землянке. Рядом стояло еще несколько таких же лачуг, в них жили ремесленные люди со своими семьями. Другие землянки были побольше, со стенами, укрепленными сырцовым кирпичом. Там обитали одинокие рабы. Со временем Василько и Пронька стали частыми гостями этих обездоленных, а потом им и вовсе пришлось туда переселиться. Спали на гнилой соломе прямо на земляном полу. В отличие от семейных землянок, где были печи, здесь в холодное время согревались жаровнями. Рабов кормили впроголодь, одевали в лохмотья, трудились они от зари до зари под охраной надсмотрщиков, на ночь их запирали в землянках и сторожили. Изнуренные тяжким трудом и болезнями, многие погибали. Положение Сысоя, как и других ремесленников, было полегче, но и его участь, участь Василька и Проньки оставалась тяжелой: до самой смерти им предстояло быть рабами. Первое время Сысой очень тосковал по дому, по жене и дочерям, вынашивал мечту о побеге, допытывался у других пленников дорогу домой. Но уж слишком далеко - их завезли — попробуй миновать ордынские заслоны, когда на руках твоих двое ребятишек. И в конце концов он смирился. Ему с мальчатами нужна была хозяйка в убогом жилище, и спустя год Сысой женился на такой же, как и сам, обездоленной женщине из Рязани.
Время шло, семья Сысоя увеличивалась, рождались дети, Василько и Пронька взрослели, ютиться всем вместе в тесной землянке становилось невмоготу, и Сысою , который, благодаря своему великому умельству строить корабли, превратился из раба в полузависимого от хозяина, было дозволено заложить себе дом. В безлесной, выжженной солнцем степи не было ни деревца, пришлось чуть ли не год возводить жилье из сырцового кирпича. Строились на хозяйской земле, там же, где за высоким глинобитным дувалом располагались землянки рабов. Дом вышел на славу, не хуже, чем у самого Салчея. Старики-соседи, знавшие жадный, завистливый нрав хозяина, предупреждали Сысоя, чтобы он не слишком усердствовал, но тот не внял их советам и вскоре горько пожалел об этом. Когда дом был готов к заселению, Салчей несколько раз обошел вокруг него, прищелкивая языком, качал грязной белой чалмой на шарообразной голове, приговаривал: «Карош дом, якши дом. Мне нравится, Сысойка, очень нравится. Ты, наверное, хочешь подарить его мне? А? Хочешь?!.» — Жирные щеки хозяина тряслись в едком смешке.
Сысой в оцепенении молчал, потом стал просить его, клялся, что построит для него другой дом, но хозяин был неумолим. Тогда Сысой решил идти просить защиты у православного епископа сарского и подонского Матвея. В Сарае, где было много русских невольников, куда приезжали торговать русские купцы и являлись по ханскому вызову русские князья, еще в 1261 году было образовано православное епископство. Матвей посочувствовал Сысою, однако заступиться не захотел. Пришлось Васильку и Проньке перебираться в соседнюю землянку — невольничье общежитие. Отрокам уже шел шестнадцатый год, полуголодное существование и тяжкий труд не могли не сказаться — оба были худющими, все ребра наперечет,