За живое
Шрифт:
– Послушай меня, глупый маленький человек, – говорит он, а потом произносит те слова, за которые я хочу убить его так сильно, что, кажется, сводит под кожей мышцы. – Что бы ни случилось, я буду держать тебя за руку.
– Ты… – я сгребаю его ворот дрожащими ледяными пальцами, и мой голос – самый страшный яд, и мне сейчас очень сильно хочется грязно ругаться, но воздуха не хватает настолько, что перед глазами плывут круги.
Я умоляла тебя не делать этого никогда, и меня теперь кроет, выворачивает от боли, потому что какой бы я ни была мразью, я ведь, чёрт возьми, живая.
Судорожно выдыхаю
Мир застывает на мгновение, обострённое до предела, и я всё ещё не могу дышать.
Мир ломается, разбивается, перестаёт существовать.
Я прикасаюсь к его губам.
Мысль из разряда «что, чёрт возьми, я творю» настигает только со следующей секундой, но это уже безнадёжно, бесконечно поздно, потому что меня притягивают к себе и целуют в ответ. Желание исчезнуть отсюда навсегда и желание забыться в его руках переплетаются, и вместе с ними переплетается наше дыхание.
И его тепло не согревает, оно оставляет на мне ожоги. Губы мягко касаются шеи, как раз там, где под кожей бьётся какая-то из артерий, и это выбивает из груди последний воздух. Приходится втягивать ещё, и мы дышим одним кислородом на двоих, так получается. Тело бьёт мелкая неспокойная дрожь, и я до крови кусаю губы. От этого остаются раны, и с них мгновенно сцеловывают кровавый бисер, их нежно зализывают языком. И зачем, почему это вообще происходит, кто из нас двинулся умом, кого из нас это уничтожит быстрее, у меня нет сил отвечать на истерические импульсы разума, и приходится оставить на самотёк. Когда демон в следующий раз наклоняется, чтобы поцеловать, я кладу ладонь на его затылок, не даю отстраниться и вдохнуть, получается мучительно и бесконечно хорошо, меня выгибает, и приходится с тихим стоном откидывать голову на подушку.
– Ты что, плачешь? – к щеке прикасаются мягко чужие пальцы, стирают влажную дорожку, и на них остаётся соль.
Да, я, чёрт возьми, плачу. И я не знаю, как это остановить, так что прости. Прости-прости-прости. Я ловлю его руку, целую ладонь, запястье, прижимаюсь носом. Выпускаю из ослабевших пальцев, и она спускается ниже, проникает под платье, и от этого бьёт током. Бьет больно. Я тянусь навстречу, целую, куда придётся: губы, глаза, волосы на виске. Получается жарко, нервно и как-то дерганно.
Одежда вдруг начинает безумно раздражать, и поэтому очень быстро оказывается забытой на полу. И я понимаю, что чем бы это не кончилось, кто-то из нас этого не переживёт, кого-то убьёт, задушит вот этими вот чувствами, и пусть, пожалуйста, это буду я. У него хриплое дыхание и пьяный шальной блеск в глазах. Он что-то говорит, но меня уносит, я не слышу, только подставляюсь под его губы и руки. А еще он разрешает тереться о свою кожу, вылизывать губы и ямочку меж ключиц, спускается поцелуями между рёбер, к животу и тогда это вообще доводит, отключает от реальности, подключая к его собственному аппарату жизнеобеспечения, изощрённой пыточной машине, которая боль мешает с острым наслаждением, пуская по телу импульсы дрожи.
Это близко, так что воздух, исходящий электрическими разрядами на двоих у нас один, но хочется ещё ближе, и эта мысль доходит
Подхватывает под спину, укладывает на диван. Обнять коленями его бёдра, немного податься навстречу, вздрогнуть от чувства непривычной наполненности. Дыхание перехватывает, поэтому стон получается прерывистый, мгновенно заглушенный глубоким медленным поцелуем. У него движения выходят плавными, и это сводит с ума меня, дёрганную, возбуждает ещё сильнее, поднимая за несколько мгновений почти до самого пика.
Нервы оказываются до предела обнажены, и каждое касание ощущается, как будто оно первое, и оно же последнее. Мы даже не говорим друг другу ничего, потому что нет таких слов, которыми можно это высказать. Я нащупываю шрамы у него на спине, кончиками пальцев едва касаясь их, и – странно, я никогда раньше не находила в своей душе нежности, но сейчас она переполняет меня.
Вельзевул немного отстраняется, чтобы можно было смотреть в глаза, и я, мне нужно это как-то пережить, наверное, потому что это что-то невероятно личное, насквозь пронизывающее, оставляющее душу незащищённной даже от малейшего дуновения ветра. И я не хочу, но тону в этом, ухожу с головой на самую глубину, без шанса вынырнуть на поверхность. Легкие жжет огнем, щеки — солью, а губы — его проклятым именем.
От наваждения не получается освободиться и остаётся только отдаться ему.
Когда всё утихает, страсть в его глазах сменяется нежностью, но только это ещё больнее.
Губы сами собой кривятся в усмешке. Светлый ангел. Светлый-светлый ангел. Нимб погас, а крылья он потерял, когда падал. Но вот то, что в его душе осталось, этого бог отнять не в силах, через боль, через напряжение бессонных ночей он пронёс и сохранил своё тепло. И это никому не подвластно.
Каждый может стать лучше – это утопическая идея, неумолимо ведущая к саморазрушению, и мне таких метаморфоз не перенести. Но если я хочу хотя бы попытаться быть с ним, из себя нужно вытянуть все то хорошее, что во мне ещё осталось.
Но что если во мне не осталось ничего?
========== 2. Сильна, как смерть ==========
– Ну что, ты счастлива теперь? – Лилит опирается о шершавое дерево комода, склоняясь к тёмному зеркалу.
Месяц. Месяц и десять дней. Ровно столько она продержалась, а потом всё.
Как объяснить ему, что вот да, я очень хотела их убить, их всех. И, господи, сколько их было… десятка два? И они, ну, они очень хотели жить.
Колени дрожат, и, наверное, опираться на комод приходится именно поэтому. Их было десятка два и ей всё ещё недостаточно. Когда Лилит думает об этом, то подсознательно вызывает в памяти его голос. Его слова.
«Послушай меня, глупый маленький человек…»
О, пожалуйста.
Это не помогает. Это делает только хуже, больнее. А ещё – с такой силой нельзя скрести по дереву пальцами, потому что ногти ломаются, и на поверхности остаётся кровь.
Лилит в каком-то смысле недоубитая и, кажется, сломанная настолько буквально, что хочется поднять изорванную ткань, посмотреть на своё тело, понять, где проходит этот шрам, рубец, огромная незаживающая рана, провести по ней пальцами, и может быть, как-нибудь закончить начатое.