За живое
Шрифт:
Чувствовала, будто это меня только что выдернули из небытия. Он все ещё не отпускал мою руку, и так получилось, что смотрели мы друг другу в глаза. И, Дьявол, Дьявол, как глупо и как тепло. Я кое-как попыталась улыбнуться, но вдруг поняла, что словно из ниоткуда подступают слёзы, отпрянула, как обожжённая, и поспешно вышла за дверь.
***
Зелёный чай с мёдом – так пахнет под дверью его кабинета. И это странно, необычно, не связывается в моём сознании с привычными запахами Пандемониума, особенно тех его коридоров, в которых я бываю чаще всего. И если честно, меня тянет смеяться,
– Здравствуй, – Вельзевул сразу же поднимает от бумаг уставший, немного рассеянный взгляд и на секунду даже кажется удивлённым, – Лилит.
– Тебе тоже всех благ.
Я прикрываю за собой дверь, прижимаюсь к спиной к резной поверхности, ощущая кожей каждый её изгиб, и замираю.
Все, что я чувствую сейчас – это беспомощность, как будто пришла с покаянием. Ну, и ещё у меня дрожат губы.
Он не спрашивает, ни зачем я пришла, ни когда уйду, он не спрашивает вообще ничего, просто смотрит выжидательно – и всё. Кабинет освещает неровное мерцание одной единственной свечи, поэтому лица адского лекаря не рассмотреть, но это к лучшему.
– Я хотела узнать, как его зовут, – на секунду замолкаю вынужденно и напряжённо, стараясь удержать в себе второй вопрос. – И всё ли с ним в порядке.
Но он срывается с губ почти одновременно с первым, порождая горькое желание прикусить язык так, чтобы вообще пропала возможность говорить хотя бы ближайшие недели две.
Отвратительная, вызывающая омерзение искренность.
– Уже совсем скоро пойдёт на уверенную поправку. Зовут его Вассаго, он в разведке у Халпаса служит, там ему и перепало. На последнем задании. Спасибо тебе, что помогла… – едва он только начал говорить, губы Второго властителя тронула улыбка, но голос… в голосе вдруг просквозило не то отчаяние, не то боль, что-то терпкое, тягучее, неприятное. Совсем на него не похожее. Просквозило и исчезло, сменившись привычным теплом, но поздно. – Присядь, попей чайку.
Меня от этого голоса – в дрожь, в холод, будто поставили на продуваемый всеми ветрами край пропасти. И не то, что бы я хотела туда заглядывать, понимать, впитывать всю эту чужую боль, мне и своей хватает. Он ведь даже слова подобрал – одно к одному – равновесие и спокойствие, не подкопаешься. А голос выдал, хотя ему очень хотелось верить, что нет.
– Благодарю. Я всего на секунду зашла.
И я не тот человек, с которым стоит откровенничать, не тот, кто достоин этого хоть немного, и…
– Сядь. А то запру в кабинете.
Вельзевул говорит это все тем же ровным спокойным голосом, и потому не сразу понятно, шутит или всерьёз, но он и то, и другое вместе, и в целом, юмор у него очень своеобразный. Да и чай в итоге оказывается не совсем чаем.
Лекарь с непроницаемым видом добавляет в тёплую ароматную
– Будет мерзко, – предупреждаю я и – что? почему? ты ополоумела? – сажусь на его диван.
– Помолчи, – отмахивается он, на этот раз уже явно шутливо и протягивает мне чашку.
Что ж, это была попытка разрядить обстановку, разрубить натянутый между нами оголённый нерв, и если её не поддержать – будет невежливо. Я постаралась изобразить хоть подобие улыбки, но вышла только вот эта кривая болезненная усмешка, почти оскал. Не получилось с лицемерием.
– Я раньше думала, почему? – пол в его кабинете из шершавого дерева, и по нему приятно ступать босыми ногами. – Почему ты выбрал спасать жизни, не забирать. Это что, было для тебя проще, чем сражаться поле боя? Теперь я вижу, что гораздо сложнее. Помогать каждому. Быть в ответе за каждого. Отдавать себя без остатка. Ты не боишься такой ответственности, а?
Он ни за что не расскажет этого сам. Как волнуется за каждого. Как он вместе с ними тоже умирает где-то внутри. Чего ему стоит унять дрожь в руках, даже если он этого несчастного бесёнка видит в первый раз и не увидит больше никогда.
Он ни за что не расскажет этого сам, но я вижу. Сама не слишком-то счастлива такому положению вещей, но от этого никуда не деться.
– Вельзевул… Ты вообще различать можешь? – я прижимаюсь губами к чашке, и по телу разливается обжигающее сонливое тепло.
– М? – он как будто отвлекается от каких-то своих мыслей, хотя смотрит прямо на меня.
– Ну, кто достоин твоей помощи, а кто нет?
Я – нет.
Адский лекарь неожиданно перемещается ко мне на диван, вынуждая отпрянуть, но это всего лишь его демонская привычка-потребность постоянно трогать собеседника, быть рядом, ближе, потому что демоны в любой момент готовы подставить друг другу плечо – они все так делают. А мне плечо подставить некому, поэтому, если я упаду, то с большой долей вероятности сломаю себе шею.
– Делить мир на достойных и недостойных – удел мелких умов и трусливых душ, – Вельзевул сидит совсем близко, так что я чувствую своей кожей чужое дыхание; он и говорит поэтому тихо, но очень серьёзно, как будто каждое слово – что-то невероятно важное. – Мы не можем всякий раз знать наверняка, что каждый из нас пережил, и через что прошёл, чтобы его судить. Можно стать лучше. Всегда. А отказывать в помощи – это преступление. Даже если тебя о ней не просили.
Неуместно красивые, отточенные фразы. Бьют в цель, но больно-больно-больно.
– Если будешь распыляться зря, твоего тепла не хватит тому, кому действительно это нужно, – я не уверена, что вообще имею права его касаться, но вот касаюсь, кончиками пальцев веду от плеча к предплечью, – Тому, кто без этого дышать не может. Кого мысли об этом сводят с ума день ото дня, убивают, не оставляя в покое ни на секунду, – Стоп. Всё. Уже сказала достаточно. – Близость, и вместе с тем недосягаемость желанного – жестокая пытка, должно быть. – Хватит. Остановись. – Прости меня, – порывистый вдох. – Я хотела сказать, если встретишь таких, держись от них подальше. Для их же блага. Потому что если не можешь помочь, не надо давать надежду.