За живой и мертвой водой
Шрифт:
— Значит, немец крикнул: «Большевик»?
— Так. Что немец понимает? Ему слово скажи напротив или не подчинись, сразу — большевик.
— Пошли дальше… В вашем селе был колхоз. Отец вступил в него?
— Нет. Тетка Явдоха вступила. Потому что ей было трудно: землю дали, а обрабатывать нечем. А отец сказал: «Я еще погляжу на тот колхоз»…
— Ясно. Теперь скажи, на сколько дней ты оставил сотню?
— Считайте, почти трое суток меня не было.
— Где был?
— Пришлось поехать в свое село. Мою сестру младшую, Олю, хотели в Германию на работы погнать, я ее решил забрать к себе в сотню,
— Тебе кто–нибудь разрешал отлучаться?
— Вот тут я виноват, друже Вепрь, — сокрушенно вздохнул Богдан. — Я не брал разрешения, потому что боялся, что мне не разрешат. Так ведь ничего не случилось, хоть меня и не было.
— Значит, ты покинул сотню тайно?
— Ну как, тайно? Все знали…
— Тайно от своего начальства, — настаивал Вепрь.
— Так, куренной не знал, — вынужден был согласиться сотенный.
— Тайно покинул сотню… — сказал Вепрь в сторону референта. — Добре. Кто тебе приказал идти к железной дороге и нападать на эшелон?
— Друже Вепрь! — Богдан взъярился, вскочил на ноги. — Ну, сами посудите. Вашу бы сестру убили немцы, вы бы им подарили? Скажите? Я себе места не находил…
— Ты отвечай на вопрос — был приказ?
— Не было! — гневно закричал Богдан. — Если меня ударят по морде, — я приказа ждать буду? Сколько они наших людей убивают, а мы… Шляк бы их трафил!
— Только без истерик! — окружной сдержанно улыбнулся и бросил в сторону Могилы: — Приказа выступать против немцев не было. Добре. Скажи, беседу референт у вас проводил?
— Так это же пропаганда… Можно говорить, что угодно.
— Ну, друже… — Покачал головой Вепрь. — Это наша пропаганда. Ты что — считаешь нашу пропаганду лживой?
— Я так не говорил. Только пропаганда — одно, а… — Богдан понял, что может наговорить лишнего, запутаться, и замолчал, насупившись. Он не умел точно выражать свои мысли, а Вепрь цеплялся к каждому его слову.
— Вы слышали, друже Могила, что он сказал?
Референт впервые поднял голову от бумаги, сказал, пряча от Богдана глаза:
— У него, как я узнал, есть свой пропагандист — старшина Красной Армии…
— Старшину мне разрешили взять, — возмутился сотенный. — Друже Вепрь, скажите. Ведь вы же знаете, вы сами…
— Знаю, знаю. Старшину не будем трогать. Это особый разговор. Запишите — не согласен с нашей пропагандой.
Богдан молчал, стиснув зубы, он следил, как перо Могилы быстро бегает по бумаге, оставляя за собой ровные строчки. Он так быстро и красиво писать не умел.
Вепрь зажал подбородок в кулак, задумался. Улыбка на его лице приняла оттенок снисходительности. Он раздумывал над тем, стоит ли задавать Богдану вопросы, из которых станет ясным, какое обвинение против него выдвигается. Если бы референт по пропаганде не присутствовал при допросе, Вепрь не стал бы этого делать. Он многому научился у гитлеровцев и предпочитал, чтобы его жертвы до последнего момента не знали, что их ждет, и вели себя прилично. Однако у Могилы не должно было создаваться впечатление, будто Вепрь боялся спросить Богдана о самом главном. Еще появятся у этого слюнтяя угрызения совести, и тогда хлопот не оберешься. И без этого возможны неприятности — все–таки сотенный… Нужно придать вопросу шутливую форму.
— Слушай, Богдан, — прищурил один глаз окружной, — а может быть, ты приказ все–таки получил? А?
— Какой приказ? — удивился сотенный.
— Приказ или указание… Может быть, ты ездил специально, встречался там с кем–нибудь? Это не надо писать, друже Могила.
Богдан недоумевающе смотрел на Вепря. Смысл вопроса окружного коменданта ускользал от него. Он просто не представлял себе, что против него могут выдвинуть такое чудовищное обвинение.
— Видишь, Богдан, твоя акция может принести пользу только нашим врагам. — Вепрь умышленно повторял слова Могилы. — Ты действовал, как большевистский агент. Может быть, ты в самом деле агент большевиков?
Если бы не сбивавшая с толку улыбочка Вепря, Богдан бросился бы на него с кулаками. Он стоял, подавшись вперед, бледный, глядя на Вепря с ненавистью.
— Отрицаешь? Не агент? Значит — дурак… Богдан провел пальцами по лицу, отдышался, пришел в себя.
— Как вы могли сказать такое, друже Вепрь? Я требую суда…
— Шуток не понимаешь.
— Я вам не мальчишка какой–нибудь, чтобы со мной такие шутки выбрасывали, — угрожающе произнес сотенный. — Требую суда.
— Если требуешь, — будет суд. — Вепрь взял у Могилы листки протокола, пробежал по ним глазами, убедился, что последняя страница исписана только на треть, и передал листки Богдану. — Сядь, успокойся, прочти внимательно и подпиши.
Угрюмый Богдан, шевеля губами, долго читал протокол, дошел до последней страницы, задумался и начал читать сначала.
— Ну, все правильно? — спросил Вепрь, увидев, что сотенный положил на стол листки.
— Нет, неправильно, — сердито ответил Богдан. — Почему тут не написано, что немцы убили мою сестру Олю?
— А при чем тут твоя сестра? — пожал плечами Вепрь.
— Как при чем? — возмутился сотенный. — Ведь с этого и началось. Друже Могила, вы видели. Скажите.
— Ну, ладно, пусть будет по–твоему, — хлопнул ладонью по столу окружной. — Раз ты требуешь… Допишите, друже Могила: сотенный Богдан мотивирует свой поступок тем, что немцы убили его сестру. Так, Богдан?
— Ну а как же! — сотенный облизал пересохшие губы. — Что, я не человек? Сердца у меня нет?
Могила дописал на полях фразу, продиктованную ему окружным.
— Теперь правильно? Ведь здесь все так, как ты говорил.
Богдан с тоской посмотрел на листки, завертел головой.
— Что такое? — насмешливо спросил Вепрь. — Снова не слава богу?
— Зачем записали, что отец пел эти песни и крест показывал? Ну, ладно, пусть уж будет. Не страшно… Только я ведь говорил вам, что он это делал, когда напивался.
— Допишите, Могила, — согласился Вепрь. — Допишите. — «В пьяном виде». Теперь все?
— Как будто…
Вепрь передал сотенному ручку.
— Ну, раз все, то распишись. На каждой странице. Вот тут внизу. Пиши: читал, согласен и ставь подпись.
Богдан подписал первую страницу, рука его дрожала, и подпись получилась корявой. Его охватила тоска. Он чувствовал, что в этих листках, исписанных красивым почерком Могилы, таится какая–то опасность для него. В то же время он не мог что–либо возразить — в протоколе были записаны его ответы… И он поставил свою подпись внизу на каждой странице, куда окружной тыкал пальцем.