За жизнь мира
Шрифт:
Это естественный брак, имеющий быть соединенным со Христом ,,в великой тайне Христа и Церкви». Но и он — от Бога, от «добро зело» Божественной любви.
После обручения священник торжественно вводит брачующихся в храм и ставит их в самом центре его. Это вхождение, в сущности, и есть основная форма таинства. Ибо, как сама Церковь исполняет себя в евхаристическом восхождении «на небо», к трапезе Христовой, так и таинство брака совершается тем же восхождением, тем же возношением этого брака в духовную
Завершаются эти молитвы, это благодарение и ходатайство венчанием. Обычай этот возник сравнительно поздно, но как нельзя лучше выражает и поистине венчает суть брака, раскрытую в молитвах.
«Господи, Боже наш, славою и честию венчай я (их)!» — возглашает священник, возлагая венцы на новобрачных. Это, во-первых, слава и честь человека как царя творения — «плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю, и обладайте ею и владычествуйте...» (Быт. 1,25). И действительно, каждый брак, каждая семья есть,, пускай и маленькое и незаметное, царство. Я всегда думаю об этом, проезжая вечером через пригороды и смотря на тысячи, десятки тысяч светящихся окон огромных городских зданий. Они все одинаковы, но вот за каждым из них — чье-то особое, свое царство. На деле оно может быть адом и смертью. Но может и не быть. Этот шанс может быть упущен в первый же день. Но в момент возложения венцов возможность эта еще существует. И, если несмотря на все падения, продолжают жить муж и жена вместе, хоть плохо, но вместе и друг для друга, они, пускай и невидимо для мира, да и для самих себя, остаются «царством». В журналах и кинофильмах «образ супружества» — это всегда молодая, красивая пара, только что длинным поцелуем «начавшая» свою брачную жизнь. Но я помню, как однажды в погожий осенний день я увидел в сквере парижского рабочего предместья на скамейке престарелую и очевидно бедную пару. Они сидели молча, взявшись за руки, и так явно наслаждались бледным светом и теплом этого осеннего вечернего дня. Они молчали, все слова были сказаны, страсти изжиты, бури утихомирены. Жизнь была позади, но она была сейчас и здесь — в этом молчании, в этом свете, в этом тепле, в этих безмолвно соединенных руках. Это была жизнь, готовая для вечности, созревшая для радости. И это навсегда осталось для меня образом брака, его поистине небесной красотой...
И еще означают брачные венцы славу и честь мученичества. Ибо путь к Царству всегда мученичество, т.е. подвиг свидетельства о Христе (мученичество — этим словом переводят славянские церкви греческое слово martyria — свидетельство). Наше время есть страшное время распада семьи, все умножающихся разводов, все более частых уходов детей из семьи. И это потому, что от брака так сказать требуют «счастья» и при малейшей трудности бегут в развод, забывая, что брак, если понимать его по-христиански, есть всегда подвиг, всегда борьба, всегда усилие. И только Крест Христов может преодолеть нашу слабость и наше малодушие, но «крестом прииде радость всему миру» и тот, кто испытал это, знает, что супружеский обет дается не «покуда разлучит нас смерть», а покуда смерть и переход в вечность не соединит навеки.
А отсюда и третий, последний, смысл венцов — это венцы царства, символ, знак, предвосхищение той последней реальности, того, чем стало все в «мире сем» во Христе. И, снимая венцы, священник молится: «Восприми венцы их во Царствии Твоем нескверны, и непорочны, и ненаветны соблюдаяй, во веки веков...»
«Общая чаша», из которой новобрачные пьют вино сразу после венчания, в наши дни объясняется, как символ «общей жизни». На деле, чаша эта осталась символом завершения бракосочетания — участием новобрачных в Евхаристии и причастием Тела и Крови Христовых. Увы, ни одно таинство так не десакрализовалось, как именно таинство брака, благодаря выпадению его из Евхаристии. Причастие перестало восприниматься как последняя печать исполнения супружества во Христе.
Завершается бракосочетание процессией. Взявшись за руки, новобрачные, ведомые священником, обходят трижды аналой, на котором лежат крест и евангелие. Круг — это всегда символ
Смысл таинства брака, как таинства любви ни в чем так ясно не выражается, как в его литургическом сходстве с рукоположением священника, с таинством священства. На этом сходстве, вернее, на смысле его, я и хочу остановиться, заканчивая эту главу.
Века «клерикализма», т.е. безраздельного владычества в Церкви и над Церковью духовенства, постепенно в сознании мирян превратили священнослужителя в некое «особое существо», коренным образом отличное от мирян. Это последнее слово заменило собою древнее наименование не состоящих в церковном клире верующих лаиков (от греческого лаикос, т.е. принадлежащих к народу Божиему — лаос. Слово лаикос — положительное, а слово «мирянин» — отрицательное, ибо означает оно, прежде всего, не принадлежность мирянина к священству. В ответ на это, уже в нашу эпоху, в церкви стал нарастать «антиклерикализм», своего рода восстание против духовенства и борьба за «права» мирян в Церкви.
Все это весьма печально, ибо вносит в Церковь разделение, а главное, глубоко искажает церковное сознание и само понимание как «духовенства», так и «мирянства». Прежде всего искажается тут подлинный смысл священства. Выше мы неоднократно говорили о священстве, как — вместе с царственностью и пророчеством — составляющем сущность человечности, человеческого призвания в мире, как о принесении Богу жертвы хваления и, тем самым, претворении мира в общении с Богом. Это «царственное священство» дано в Церкви всем: «но вы, — обращается Ал. Петр к Церкви, — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел...» (1 Петр. 2,9-10). И только по отношению к этому всеобщему и царскому священству и можно понять место и смысл в Церкви священства, которое, в отличие от всеобщего и царского священства, можно определить как священство институциональное. Это священство есть священство Христово, продолжение и актуализация Его личного служения, которым Он спасает мир.
Для этого служения Христос сам призвал Двенадцать Апостолов, а они рукоположили других, причем цель и содержание этого священства в заботе о Церкви, в, сохранении полноты ее. И поскольку, повторяю, это священство Христово, то и совершение таинства поручено тем, кто в это священство Христово посвящен, кому оно поручено. И если в Церкви поставлены священники, если нет Церкви без этого священства Христова, то назначение его в том, как раз, чтобы во всяком человеческом призвании раскрыть его «священническую сущность», сделать так, чтобы жизнь каждого человека стала «литургией», служением Богу и Его делу в мире. И священники необходимы, потому что и Церковь и все мы все еще в «мире сем», который как «мир сей» Царством не станет. Церковь — «в мире сем, но не от мира сего». И потому ни одно призвание «в мире сем» не может исполнить себя, как священство, и следовательно, должен существовать некто, чье особое призвание состоит в том, чтобы не иметь никакого призвания, кроме свидетельства о Христе и сохранения полноты Церкви.
Никто не может сам себя «сделать» священником, «заслужить» это своими талантами, знаниями, качествами и т.д. Это призвание всегда приходит свыше — по Божественному предопределению и повелению. «Паси агнцы Мои, паси овцы Моя...» И не «священство», как какую-то особую силу принимает священник при рукоположении, а дар Христовой любви, той любви, которая сделала Христа единственным Священником и которая этим единственным священством наполняет тех, кого Он посылает Церкви.
Вот почему таинство рукоположения в каком-то смысле тождественно таинству брака. Оба таинства суть таинства любви, как содержания жизни и как содержания Царства. Как каждый брак возносится в тайну Христа и Церкви, точно также в тайну эту возносится и священство.
И последнее замечание: одни из нас состоят в браке, другие — нет. Одни призваны к священству, другие нет. И все же таинство брака и священства касаются всех нас, относятся ко всем. Ибо они являют нашу жизнь как призвание следовать Христу в полноте его Любви.
«Смертию смерть поправ“
В современном мире господствуют два подхода к смерти. Назовем один «секулярным», а другой — «религиозным» и постараемся, прежде всего понять, почему ни тот, ни другой не соответствуют христианскому восприятию смерти. Скажу заранее — несоответствие это укоренено в приятии смерти, характерном для обоих подходов, и это несмотря на глубочайшие различия между ними.