Забавы молодого мужчины
Шрифт:
Когда все в седьмой роте отстрелялись, уже смеркалось, и резко похолодало. Многих уже вывезли вниз – в казарму, остался только третий взвод (33 человека), они набились в бетонный домик, где была печка буржуйка, и дремали в полутьме и тепле, ожидая, когда приедет машина – ГАЗ-66 сержанта Амреева, весёлого паренька из Алма– Аты.
Я решил пострелять. Начальства уже не было – все уехали, один я болтался на вышке управления – надо было отключить мишени, вырубить электричество, прибраться, подготовить книги на завтра. Я всё сделал и решил поупражняться – стрелял я очень плохо. Хоть и готовился перед
А тут совсем стемнело. Я продрог до изнеможения. А мне ещё требовалось сходить на пост, на гору, забрать парнишку из нашего взвода, что был в оцеплении – скоро должен был подъехать Амреев и забрать последнюю партию бойцов, и нас в том числе. Но, проходя мимо бетонного домика, из печной трубы которого так маняще валил дымок, я дал слабину: покемарю в тепле минут пятнадцать, а потом уже полезу в эту чёртову гору.
Вошёл. Тепло, красные блики от огня по стенам. «Вьётся в тесной печурке огонь!».
Парней, как селёдок в бочке. На полу, у стен, в углах. Все спят. Все в полном вооружении. Смотрю, у самой печки сидит Гена, что-то делает, причём увлечённо. Я пробрался поближе, растолкал парней, забился в угол – пятнадцать минут, отогреюсь, и уйду.
– Гена, ты чё делаешь?
– Да, здесь в гранате винтик. Хочу его открутить.
– Зачем?
– Хочу выяснить, для чего он.
Я закрыл глаза, и вдруг меня поразило: этот урод ковыряется штык-ножом в наступательной гранате РГД-5, находящейся в боевом положении. Открыл глаза, всмотрелся сквозь полумрак – точно!
– Гена, ты дурак? Прекрати эту хрень.
– Да ни чё не будет, Лёха. Надо всё знать. Для чего, почему?
– Хорошо. Выкрути взрыватель и ковыряйся в нём, сколько тебе влезет.
– Ай.
– Сержант, я не понял тебя. Здесь тридцать с лихуем человек, а ты боевой гранатой играешься!
– Я не играюсь.
– Выкрути!
– Пожалуйста!
Гена, нервничая, выкрутил из гранаты взрыватель, откинул боевую часть на пол, словно картофелину.
– Теперь могу?
– Можешь.
Я успокоено закрыл глаза и привалился в угол: пятнадцать минут, и ухожу! Всего пятнадцать минут!
Хлоп!
– А-а-а! Сука! Пальцы отбило! – заорал благим матом Гена.
Все всполошились.
Сработал взрыватель.
– Ты сука! – заорал я, вскакивая. – Тварь! Идиот! Ты чуть всех здесь не угробил, имбецил! Шёл бы на улицу, и там бы сдох сам! Один! Из-за своего головотяпства. Урод!
Ребята щурились, не понимая, что это Лёша так взъярился
– Ублюдок! – не мог я успокоиться.
– Лёшь, я не думал, что такое может случиться, только винтик открутил, – жалко оправдывался Гена, обсасывая отбитые пальцы.
– Пошёл вон! – в сердцах вымолвил я, встал, закинул автомат за плечо, и сам пошёл прочь, в промозглую темень раннего осеннего вечера. А парни, позёвывая, снова принялись дремать…
Я всё думаю – не замёрзни я во время стрельбы, не загляни в этот бетонный каземат, а пройди напрямую, на пост, в гору, что было бы? Тридцать с лишним трупов? А теперь у всех у них семьи, дети, у многих уже внуки. Прожит огромный отрезок жизни, которого могло и не быть…
Да, это были мои первые тридцать…
Тут вам не Москва!
Дело было зимой 2016-го. Мы ехали с дядей Васей на трамвае с гостей, оба подшофе, ехали до кольца. Я хотел добираться в свою холостяцкую пещеру по другому маршруту, но дядя Вася настоял:
– Выпьем ещё по стаканчику вина, и каждый – в свою сторону! Куда тебе торопиться? Насидишься ещё один, как сыч, в своём дупле.
Ползём мы на трамвае до кольца. Не то, что ползём – трясёмся, словно эпилептики в приступе. В Большом Городе самые новейшие вагоны пускают только по маршрутам, проходящим через центр. Есть такие красавцы, что Европа позавидует. Трамваи-лайнеры. Роскошные и современные… А на внутренних кольцах обитают вагоны семидесятых годов, в хлам убитые, холодные, вонючие. В народе их зовут «Недобитки». Ну, да ладно, бог с ними, с трамваями. Везде так… Едем.
Дядя Вася говорит:
– На кольце есть вагончик, где продают вино: Изабеллу и портвейн. Выпьем, поболтаем.
Вот этот вагончик – самая опасная клоака Большого Города… Там, действительно, не подают водку, только напитки, обозначенные, как винные. Это знаменитая Изабелла. Фиолетовая мутная дрянь. И портвейн – технический спирт, или спирт, сдобренный химической дрянью, плюс краситель. Заходишь в вагончик – всё чисто, аккуратно, пьяницы и алкаши мирно выпивают из пластиковых стаканчиков химическое пойло.
– Лёшкин, я беру нам по двести, – сказал дядя Вася.
– Добро.
В это же время рядом зрел скандал. Пьяный, грязный, давно не мывшийся мужчина в чёрном трико и распахнутом, замызганном пуховике, визжал на двух своих женщин-пропивох:
– Раз так, накажу всех! Всех! Где волына? Волыну мне!
Волыну он получил.
– Валить буду всех! – заявил он громогласно, озираясь.
Мы вопросительно посмотрели на спокойных завсегдатаев. Те поняли немой вопрос, ощерились:
– Какая волына? Травматика!
Мы расслабленно потянулись за пластиковыми стаканчиками с пойлом. Хоть не убьют, только искалечат…
– Нет, вы, не понимаете! – бурлил уже вооружённый бузотёр, расталкивая своих женщин, пытавшихся ему помешать стрелять.
– Бах! Бах! Бах! – пошли выстрелы в потолок заведения.
Обозлённая, вся в золотых кольцах продавщица выскочила из своего загончика, рассерженно разразилась тирадой:
– Это что за стрельба?! Я вам устрою стрельбы! Тут вам не Москва!
– Я в потолок стрелял, – начал оправдываться бузотёр.