Забавы молодого мужчины
Шрифт:
К вечеру усть-каменогорцы прибыли, на пути подали длиннющий воинский эшелон, и нас, чуть ли не сто пятьдесят человека загрузили в один вагон! А другие вагоны для кого?! А для остальных, которых будем по дороге собирать!
Я спал на боковушке, на третьей полке – я самый маленький по росту, и мне там было удобно. А парни спали по двое на лежанках, и на полу, в проходах (постелей, естественно, не было, даже матрацев и подушек). Но сидел я у окна за откидным столиком – это место все сразу признали моим, и на него не претендовали. Я смотрел в окно на свою необъятную Родину, и разнообразные пейзажи сменялись пёстрым
Посреди пустыни состав встал. Жара и духота неимоверные. Воду выпили всю, даже протухшую из умывальников в туалетах. Марево. Камни. Ящерицы. Колючки. Верблюды двугорбые… Тоска.
Сколько ещё ехать!?
Однообразное, тугомотное течение времени.
У алма-атинцев было развлечение – бить Чирика. Это был паренёк, крепкий, выносливый. Он не хлюпал, не сдавался, ходил драться в тамбур, постоянно давал отпор – но его всё равно толпой забивали ребята поздоровей. Начальство не вмешивалось.
– Что вы его бьёте?! – спросил я однажды возмущённо у главного экзекутора – Аркаши – двухметрового здоровяка под сто двадцать килограммов веса.
– Лёша, да он урод! Мы с парнями на пункт прибыли ещё за сутки до вас, давай скидываться баблосами, чтобы вечером побухать. Решили – по десятке с носа. А он зажал десять рублей. Я не пью, поэтому и давать денег не буду! Чирик зажал, тля. Мы его и прозвали Чирик. Чмо он! Вот и бьём!
– Понятно, – успокоился я.
Да, в мужском коллективе существуют правила поведения, и их требуется соблюдать.
Ещё, когда Чирик спал, его по-детски мазали зубной пастой… Взрослыми мы ещё не стали – всё было впереди: бои, кровь, потери друзей…
Парни стали резать одежду, портить её, мол, когда приедем на место, старослужащие всё отберут. Я резать и рвать ничего не стал – ну, пусть возьмут, им в дороге домой пригодится, но на груди белоснежной майки написал авторучкой синими чернилами: Слава КПСС!
– Ты зачем это написал?
– Протестую. Все сейчас хаят коммунистов, советскую власть. А я против этой модной волны!
Вот такой я был оппозиционер наоборот!
Когда миновали столицу Хорезма Ургенч, многие пожалели, что изорвали, угробили свою одежду – мы въехали в Западный Казахстан, жара ушла, ночи стали холодными.
В Уральск мы не заезжали, славный город Яицкого казачества, откуда пошло восстание Емельки Пугачёва против крепостничества и Екатерины Второй, казахи его назвали на свой манер Орал, но через Гурьев проехали. Город был основан русским купцом Гурьевым. Как сейчас он по-казахски называется, надо по карте посмотреть… А, если надо, сами смотрите – для меня Гурьев он и есть Гурьев. Весь перрон оккупировали продавцы рыбы…
Потом была Россия – матушка Волга и Астрахань. Степи Калмыкии, Дагестан. В Махачкале женщины плакали, глядя на нас, высовывающихся из окон – из вагонов не выпускали (воинский эшелон – не положено!), тянули нам батоны, булки хлеба, овощи, колбасу. Очень хлебосольные люди! Очень. Я не раз сталкивался с дагестанскими женщинами, и они всегда плакали, глядя на меня и кормили до отвала. Потом Кизляр. Далее ворота Кавказа – древнейший Дербент. Ночь прошла, сырой промозглый туман, горы, всё во влажной зелени – Северный Кавказ. Тогда ещё здесь было спокойно, это потом началось и до сих пор продолжается… А после Каспийское море, вышки нефтяные, множество вышек, насосы– качалки, огромные нефтяные лужи – Баку, столица Азербайджана.
После продолжительной стоянки поехали дальше. Тогда-то я впервые и увидел границу СССР – река Кура. А до места – города Нахичевань, ехать было ещё более суток. Там располагалась отдельная дивизия и центр подготовки молодых солдат. В знойном, сорокаградусном аду предстояло провести две недели… Две недели – это разве срок по сравнению с двумя годами?! Как сказать… В общем, вот он я – пограничник, где моя зелёная фуражка?!
Погранец погранец видит издалека!
Самый конец девяностых – по-моему, если не соврать, 1999 год. Я с отцом взялись за объект в частной охранной фирме. Отец прекрасно выкладывал камины и печи, а у меня была своя работа, но тоже грязная, и я, вместо спецовки одел свой армейский, пограничный камуфляж. Фирма была ментовская. Основатель, владелец, он же директор, после увольнения из органов ( за что уж его оттуда попёрли?! Тогда за оборотней не гнали), под шумок «прихватизировал» базу районного ДОСААФ – обширный двор с гаражами и хозпостройками, и двухэтажное, двухподъездное кирпичное здание, постройки тридцатых годов двадцатого века. Фирма занималась сопровождением грузовых фур на межгороде – дороги тогда ещё были не спокойными, везде сидели местные банды, требовавшие мзду за проезд с дальнобойщиков. Всё это обговаривалось заранее, а охранник, вооружённый помповым ружьём, в основном был пассажиром, от которого ничего не зависело. Все сотрудники фирмы раньше служили в органах, кроме Лёхи – двухметрового гиганта. Он подошёл ко мне и спросил:
– Твои штаны? – кивнул на мои ноги.
– Мои.
– Ты погранец?
Я удивился:
– Откуда узнал?!
– У тебя камуфляж пограничный. Такая расцветка только у погранцов.
Вот оно что! А я даже и не догадывался, что расцветки камуфляжей выдают принадлежность к тем или иным войскам.
– Будем знакомы! Лёха! Тоже погранец! Когда служил? О, да мы одногодки! Я в это же время служил, на Дальнем Востоке, в Приморье… Там климат такой гнилой – чуть поранишься, всё, язвы появляются и гниют долго– долго… Ну, Лёха, крабов я там поел, во! Каждый день крабы! А крабы это что? Чистый белок! Знаешь от них, как шишка стоит! Всегда! Постоянно! Наряд заступает на обход границы, инструктаж, проверка автоматов – и у всех стоит, штаны оттопырены. А в дозоре как лежать неудобно! На животе невозможно – шишка мешает. Только на боку – то на одном, то на другом. Весь извертишься!
Мой отец посмотрел на нас и заявил:
– Вот я смотрю на вас (а я Лёх много знаю): все вы, Лёхи, расп…дяи!
Четыре сержанта.
Нахичевань – это Закавказье. Если Северный Кавказ – это влажное лето, то здесь – знойный ад. Днём сорокульник и выше. Потому в полку в дневное время, в самую жару, был тихий час. В полдень обедали, потом пятое– десятое, и в час дня раздевались и укладывались в кровати отдыхать. Мы все смеялись – как в детском саду. Два часа сна. В три пополудни построение и продолжение рабочего дня.