Забиба и царь

Хусейн Саддам

– Значит, ты поступала так по своему усмотрению, а не потому, что я не позволял?

– Да, мой царь, по своему усмотрению. Это потому, что я хорошо тебя чувствую.

– Как это, Забиба?

– Приучила меня жизнь, как приучила она и других людей из народа, принимать то, что я не желаю, если другой вправе навязать мне это. Так приучена я, и так приучены другие люди с самого начала жизни. Но ты не привык к этому, потому что решения в своей жизни принимаешь ты, а исполняют их другие. Все устроено так, что народ или те, кто тебя окружает, не могут противиться твоему решению, а ты не откажешься от своего решения, даже если оно не пользуется поддержкой народа и народ его не принял бы, будь у него возможность его оспорить. Поэтому

тебе необходимы отношения совсем другого уровня. Тебе следует понять, что такое ответственность. Поэтому я старалась до поры не говорить тебе об этом, а я, с твоего позволения, представляю здесь совесть народа. Мне известно все, что не приемлет и отвергает народ. Но в соответствии с моим планом, я рано или поздно все тебе расскажу.

– Но разве не должен я, Забиба, чтобы принять окончательное решение, иметь полную ясность во всем или хотя бы в основных понятиях? Разве не должен я знать все о народе, как народ знает все обо мне, чтобы принять его таким, какой он есть, а он принял меня таким, какой я есть?

– Да, мой царь, но всему свое время, и глубина начинается от берега. Люди не всегда готовы, и не все могут сразу окунуться в глубину и сопротивляться стремительному течению. Поэтому сначала они плавают возле берега. И никто не может нырнуть в самом глубоком месте, если он не доплыл до него, если он еще не созрел внутренне и в практическом плане.

– Это верно, Забиба. Значит, ты расскажешь все потом и разъяснишь все, что касается жизни народа?

– Да, мой царь, и приятное, и печальное.

– А разве в жизни народа есть что-то печальное, как это бывает в коридорах царских дворцов и в царских покоях?

– Да, мой великий царь, и есть, и нет.

– Как же это, Забиба?

– В его жизни есть печальное. Но печальное это вовсе не такое, как в коридорах царских дворцов. Печально то, что у народа есть и неблаговидные желания, и поведение, которое трудно назвать пристойным, и жадность.

– Народ так же жаден, как и цари?

– Народ не жаден, мой царь, но в народе есть жадные люди. Каждый из них жаден по-своему.

– А дальше что?

– Смешались в народе правда и неправда, и не сможет он их различить, если не пожелает этого.

– Послушать тебя, Забиба, так получается, что у меня такое же положение, как у того, кто просит у огня защиты от зноя.

– Не совсем так, мой царь. Заговоры, разногласия, интриги и тому подобное, что случается во дворцах царей или в их отношении к народу и его проблемам, порождены не отсутствием ясности или недостатка сознания, культуры или необходимой подготовки. Иные вещи поселились в душах, и потому болезнь прогрессирует. Но тот, кто сможет рассмотреть в народе те недобрые качества, которые мы сейчас упоминали, сможет устранить их и излечить народ, используя для этого сознание, ясность, подготовку, глубину веры, принятие справедливых законов и их решительное проведение.

– Разве народ нуждается и в решительности, Забиба?

– Да, мой великий царь, людям нужна сейчас решительность, чтобы добрые люди нашли в ней защиту и чтобы опасались ее те, кто слаб душой.

– Я тебя понял. Но вернемся к тому, о чем я тебя спросил. Как ты могла так глубоко познать вопросы власти и царствования, ты, какая ты есть и какой я знаю тебя с того момента, как мы встретились?

– Не соглашусь с тобой, мой царь, ибо ты плохо меня знаешь.

– Разве такое возможно, Забиба?

– Таковы уж женщины, что они не выставляют на обозрение все свои качества. Так устроен характер женщины, и так ведет она себя в жизни и с мужчиной. И поскольку раньше ты не задавал мне этот вопрос, я не желала раскрывать тебе то, что расскажу сейчас, отвечая на твой вопрос, но за это тоже кое о чем тебя попрошу.

– Говори, Забиба, чего ты желаешь.

– Давай отдохнем, чтобы я могла вдохнуть твой аромат и поцеловать тебя.

Улыбнулся царь и сказал:

– Клянусь Аллахом, я хотел того

же просить у тебя, любимая моя Забиба. Но народ опережает царей, потому что он ближе к жизни. Не это ли ты хотела сказать мне, Забиба?

– Сказала бы, мой царь, если бы ты сам не сказал.

Они насладились отдыхом и снова вернулись к разговору.

Царь сказал:

– Я готов слушать тебя, Забиба.

– А я готова и внутренне настроена на то, чтобы служить моему царю.

Царь сказал:

– Я слушаю тебя, Забиба.

Продолжила Забиба говорить так, будто вернулась из мира грез или очнулась ото сна:

– Да, да, мой царь, я готова.

И сказала, немного смущаясь:

– Дом наш стоял, как ты знаешь, очень близко, почти вплотную, к дому Хискиля, и он поначалу хотел снести его, потому что вид его был несовместим с видом его роскошного дворца. Дом был из глины, покрыт деревом и тростником, а сверху снова обмазан глиной. Построен дом был по-простому и из таких материалов, которые недорого стоили, но отец хотел сделать его уютным внутри. Он использовал гипс, который остался от постройки дворца, и покрыл им стены дома внутри, приспособил старые окна, которые выбросили на свалку работники Хискиля после того, как разрушили стоявший поблизости старый дом, чтобы в наш дом падал солнечный свет. Жили мы в этом доме, я и мой отец, пока я не вышла замуж и не стали мы жить все вместе.

Забиба замолчала и подумала про себя:

– Стоит ли рассказывать царю все о моих отношениях с мужем и о моих чувствах в связи с ними?

Потом сказала сама себе:

– Верно говорят мудрые люди, что женщина, которая жалуется на свои отношения с мужем чужому человеку, призывает его к себе или дает знак об этом. Нет, не стану ему все рассказывать.

После чего снова заглянула в свою душу и спросила ее:

– Но разве царь не властен над всеми делами нашими и не можем мы рассказать ему все, что пожелаем, когда жалуемся на то, что не дает нам покоя? Как он поможет мне, если не будет убежден в моей правоте? А как он будет убежден в моей правоте, если не будет знать всей правды?

И продолжила уже вслух:

– Муж мой обращался со мной так, словно приобрел меня для своих половых потребностей: как будто он баран среди стада овец, а я одна из овец. Он заталкивал меня в постель, не заботясь о том, чтобы меня подготовить. Он никогда не спрашивал моего желания и ставил в трудное положение моего отца, которому из-за чувства неловкости нередко приходилось спать во дворе. Отец входил в дом только по необходимости или когда видел, что мой муж ушел. Представь себе, мой великий царь, как он спрашивал меня, чтобы записать на свой счет очередную победу: "Сколько раз мы проделали это сегодня, Забиба? Сколько еще осталось до нашей обычной нормы?" Вот так он спрашивал меня и так обращался со мной, не пытаясь даже узнать, желаю я этого или нет. Он и не пробовал выразить своих человеческих чувств по отношению к тому, кого любит, и смотрел на то, что он делает, как будто все это было только для него. А когда я спрашивала его иногда, он говорил, что желает показать мне, как он меня любит, через те разы, которые считает в постели, и что только так он способен выразить свою привязанность ко мне. Возможно, в его голове вертелась мысль о том, чтобы сказать, что так я выплачиваю долг своего отца за тот калым, который он взял за меня.

– У вас родился ребенок?

– Нет.

Царь улыбнулся, и она догадалась, что он хочет сказать:

– Как получилось, что вы не нажили детей, если вы оба молоды и делали то, о чем ты сейчас рассказала?

Забиба сказала:

– В начале нашей совместной жизни я забеременела девочкой, но выкинула ее после того, как он, затаскивая меня в постель, пнул в живот. Он часто и жестоко меня бил. После этого у нас не было уже детей. И я благодарю Аллаха за то, что так вышло.

– Как ты можешь такое говорить, Забиба? Разве рождение ребенка - не миссия живущих в этой жизни?