Заблудиться в страшной сказке
Шрифт:
Но, с другой стороны, нужно любой ценой сопротивляться «стокгольмскому синдрому» – это когда вы отождествляете себя с захватчиками, и через какое-то время вам начинает казаться, что вы на одной стороне, а эти полицейские гады с автоматами, что могут вас положить при штурме, – на другой.
С террористами нужно играть. Торговаться, постоянно вынуждая идти на уступки – так, по чуть-чуть, вы постепенно отвоевываете пространство для маневра. Попросить воды для детей. Договориться, чтобы в обмен на автобус злодеи согласились отпустить всех женщин и раненых. И стоять
А сейчас я довела Лидочку до белого каления. Мне показалось, что, если бы нас не разделяла стеклянная стена, Каракозова просто-напросто бросилась на меня и вцепилась бы мне в волосы, громко визжа…
Но я прекрасно отдавала себе отчет в том, что делаю.
Наш случай был совершенно иным. Во-первых, никто – никакой спецназ – не придет спасать нашу компанию. Так что на помощь профессионалов рассчитывать не приходится. Во-вторых, мы абсолютно беспомощны в этом стеклянном кубе. И надо сделать все, чтобы изменить ситуацию, заставить главного злодея перевести нас в другое помещение. И в-третьих, я собиралась взвинтить ситуацию до состояния «отсчет пошел, до взрыва три секунды». Это было необходимо для того, чтобы наш невидимый противник занервничал и допустил какую-либо ошибку. А уж мы этот момент постараемся не упустить и использовать на сто один процент…
Алехин кивнул – хотя я не могла проговорить все это вслух, капитан меня понял. Ведь всех «силовиков» обучают однотипно, и тут мы с капитаном, так сказать, говорили на одном языке.
– Вячеслав Васильевич, долго вы нас тут будете мариновать? Может, побеседуем уже?
Следующим, кто вошел в стеклянный зал, была Ольга Комарова. Одетая в зеленый свитерок с люрексом, составлявший ослепительный контраст с огненно-рыжими волосами, Миледи смерила меня взглядом, который можно было истолковать только так: «Ну, держись, Охотникова! Как только я до тебя доберусь, ты пожалеешь, что на свет родилась!»
– Добрый день… или уже вечер? Скорее вечер, дорогая Ольга! Ничего, что я так попросту? Скажите, Ольга, зачем вы «настучали» на меня капитану Алехину? Понимаете, если бы не это, возможно, мы и не беседовали бы с вами сегодня в такой приятной компании…
Ольга сделала шаг ко мне. Подумала и остановилась, прожигая меня горящими глазами. Я слегка нажала на шею Дрюни – не больно, а так, чтобы стоять парню стало исключительно неудобно.
– Мам, вытащи меня отсюда! – сдавленным голосом пискнул Дохлый. Молодец, мальчик!
– Только тронь его, тварь! – прорычала Миледи. – И я тебя бубонной чумой заражу!
Алехин судорожно перевел дыхание. Перспектива получить чуму меня привлекала не больше, чем капитана, но я постаралась сделать равнодушное лицо – точно мои руки полны козырей.
Вслед за Комаровой за стеклом возник худосочный юноша – очевидно, тот самый Валера, что из-под полы снабжал Дрюню препаратами собственного изготовления. Валера в разговоры вступать не пытался – так, маячил на заднем плане.
– Не волнуйтесь вы так, Ольга! Никто не причинит вашему малышу вреда. Пока не причинит, – зловеще добавила я.
Надоело мне это ожидание. Ну, давай же, где ты, сволочь?
В кино на этом месте музыка становится особенно угрожающей. Но сегодня фанфары не зазвучали. Однако все лица как по команде повернулись к двери.
Потому что в зал наконец-то входил тот, ради кого мы сюда пришли, – Моцарт от биохимии, Славочка Комаров собственной персоной.
Глава 10
Свой дурацкий костюм тысяча девятьсот восемьдесят пятого года выпуска, служивший ему маскировочной шкурой, Комаров оставил дома. Сейчас Вячеслав был одет в классические брюки и белоснежную рубашку. Полуразвязанный галстук болтался на груди – это было единственное, что указывало на то, что Комаров нервничает. Загорелая лысина ученого блестела в свете мощных ламп. Лицо, прорезанное глубокими вертикальными морщинами на лбу и у рта, казалось жестким и усталым.
– Ну наконец-то! – вздохнула я. – А я уже начала бояться, что вы не придете, Вячеслав Васильевич. Добрый вечер, кстати.
– Добрый, Женечка, добрый, – проговорил ученый, пристально разглядывая меня через стекло.
Потом Комаров повернулся к супруге и спросил:
– Кстати, Оля, ты не могла бы мне сказать, за каким чертом ты впутала в это дело еще и полицию?
Голос Комарова звучал ровно, но Ольга съежилась, будто муж ее ударил, и пролепетала:
– Прости, я надеялась, что мы успеем завершить дела, пока ее будет трепать полиция…
– Дура! – внезапно выкрикнул Комаров и ударил жену по щеке. Миледи покачнулась и села на пол, прижимая руки к месту удара. Ольга не заплакала – наоборот, она все так же смотрела на нас горящими ненавистью глазами.
– И вовсе я не дура! – выкрикнула женщина. – Это был хороший план, жаль, не сработал. Я думала, капитан уберет эту тварь с дороги… Кто же знал, что они заодно?
– Кстати, это правда, – вступил в разговор Алехин. – Я решил проследить за Охотниковой именно после вашего звонка.
Комаров смерил супругу убийственным взглядом, но больше не добавил ничего о ее умственных способностях.
Теперь биохимик обратился к Дохлому. Комаров подошел вплотную к стеклу и проговорил:
– Ну что, привел?
Дрюня виновато кивнул. Я подумала, что Комаров сейчас примется стыдить сына – этого Павлика Морозова двадцать первого века: несчастный пионер предал только отца, а Дрюня подставил всю свою семью – папу, маму и даже дядю, которому принадлежал заводик, служивший прикрытием для всей этой биохимической шарашки. Но вместо этого Вячеслав Васильевич одобрительно кивнул и сказал:
– Спасибо, сынок. Рад, что ты снова на нашей стороне. Наконец-то ты одумался. А я ведь боялся, что ты начисто спалил себе мозги этой своей дрянью. К счастью, ты вовремя понял, что искупить вину и заслужить прощение можно одним-единственным способом.