Заблудившийся робот

Коринец Юрий Иосифович

— Какая собака? О чём ты говоришь? — не понял я.

— О камертоне! Понимаешь?

— Камертон при ударе издает один и тот же звук, — вспомнил я.— И по этому звуку настраивают музыкальные инструменты...

— Совершенно верно! — сказал папа.— И в живописи есть камертон: какой-нибудь предмет. В природе ли, в картине ли — это определённого цвета и освещённости точка или пятно. От него пляшут,

как от печки, понимаешь? Ему подчиняют в картине всё остальное — по цвету и освещённости. С ним всё сравнивают — что теплее его или холоднее по цвету, что темнее или светлее но освещённости. Такое пятно и есть живописный камертон! По нему и настраивают всю картину — её цвет и свет... Так вот: нарисованная по совету Тарабама гаечка и стала таким камертоном! — торжествующе закончил папа.

— И по ней ты заново настроил картину?

— Совершенно верно! Как только в углу картины засияла гаечка, я сразу увидел все свои недостатки! Вернее — недостатки картины! Я увидел, что она пестрит! Что в ней нет единой цветовой гаммы! Всё стало ясным до треска в воздухе! Да, да, я не ошибаюсь — именно до треска! И я молниеносно переписал всю картину. Что надо — сделал темнее, что надо — светлее... кое-что утеплил, кое-что взял холодней. О, я работал как одержимый — запоем! Я переписал картину в три дня!

— Дальше,— прошептал я.

— Что — дальше? Дальше я отнёс её в закупочную комиссию! Члены комиссии сначала долго смотрели на неё разинув рты. Потом они вдруг кинулись меня поздравлять. Они жали мне руки, обнимали меня, они кричали: «Чудо! Шедевр! Гениально!» — ты не можешь себе представить, что там было! Все чуть не плакали от восторга. Правда, потом, когда все успокоились, председатель комиссии высказал одно маленькое замечание: он предложил убрать гаечку...

— Камертон?

— Не камертон, а именно гаечку! Он предложил сделать из неё маленький камешек в траве. Такой же формы, цвета и освещённости. Он сказал — к чему тут гаечка? Уж лучше камешек! И я тут же мазнул (краски у меня были с собой, на всякий случай) — и картина пошла! Её сразу оценили по высокой ставке... Мы даже отдали Ключевику долг.

— Ну, а Тарабам что сказал? Он в курсе?

— Конечно, в курсе,— сразу погрустнев, ответил папа.— С Тарабамом всё не так просто... Он очень огорчился, когда я ему сказал, что замазал гаечку. И с тех пор ходит сам не свой. Он даже просил меня нарисовать несколько гаечек и повесить ему на кухне... ты же знаешь, он там спит...

— Да,— сказал я.— Печально. И странно.

— Более чем странно,— подтвердил папа.— А ещё Тарабам выразил желание заняться масляной живописью! Он... он заявил — и весьма категорично,— что хочет писать со мной картину «Металлолом. Материал для размышлений»... Представляешь?

— Ну и что? Пусть пишет! — сказал я.— Зачем мешать?

— Конечно,— согласился папа.— Может, у него талант откроется. Что ни говори, а эту гаечку он здорово придумал!

— А что ты сейчас делаешь? — спросил я.— В данный момент?

— Сижу и вписываю в картины гаечки! А потом всё переписываю... Дело идёт на лад!

— Желаю успеха! — сказал я.

— Ты заходи, не пропадай,— сказал папа.

— Непременно скоро зайду,— обещал я.— Интересно взглянуть на эти ваши гаечки... камертон то есть. И передай привет Тарабаму.— Я положил трубку.

— Да,— сказал я сам себе вслух.— Живопись — это действительно

великая тайна. Но Тарабам... каков, однако, мудрец!

ЧЕЛОВЕК С МЕШКОМ

В то воскресенье все в квартире-108 с утра были дома. Проснулись довольно поздно — часов в десять,— не спеша помылись и собрались в папиной комнате к завтраку. Тарабам заварил прекрасный крепкий чай, сварил яйца всмятку, достал из холодильника масло и колбасу, нарезал хлеб — и подал всё это, аккуратно сервировав стол. Настроение у всех было отличное. Слышно было, как за стеной весело бренчит на рояле Старик-Ключевик. Он играл весьма своеобразно: не дойдя до середины мелодии, обрывал её и начинал сначала.

Чтобы создать за завтраком ещё более уютное настроение, папа включил свою стереосистему — создал, как он любит говорить, «музыкальный фон», который сразу отгородил квартиру-108 от посторонних звуков, в том числе и от бренчания Ключевика.

И тут вдруг раздался тот самый звонок в дверь... его услышал, несмотря на фон, Тарабам: ведь слух у робота потрясающий!

Забегая немного вперёд, должен сказать, что звонок оказался весьма коварным, хотя его коварство раскрылось только к обеду. А сначала звонивший в дверь даже несказанно всех обрадовал.

— Там какой-то человек из гастронома,— сказала мама, вернувшись в комнату.— Принёс осетрину.

— Осетрину?! — радостно поразился папа.— Зови его на кухню!

— А что это такое? — спросил Тарабам.

— Это такая рыба,— объяснила Катя.— Папа её очень любит, и мама тоже.

— И мы,— сказал Юра.

— Она редко бывает,— уточнила Катя.

Все пошли на кухню и увидели нежданного гостя: он был высокий — косая сажень в плечах, рыжий, с голубыми невинными глазами. В руках он держал здоровый пузатый мешок.

— Вы садитесь,— вежливо пригласила его мама.— И покажите вашу осетрину.

Голубоглазый сел, развязал мешок, вынул оттуда брикет белого мороженого филе, завёрнутый в целлофан, и положил его на стол.

Все с восторгом склонились над куском осетрины. Мама потрогала её пальцем. И все потрогали.

— Никогда не видела осетрину в таком прессованном виде,— сказала мама.

— Спрессована и заморожена для лучшего хранения,— сказал голубоглазый.— Уж вы не сомневайтесь, товар высший сорт!

— Будем брать? — спросила мама у папы.

— Конечно,— кивнул он.

— Надо Ключевика позвать,— сказала мама.— Может, он тоже возьмёт.

— Правильно,— поддержал её папа.— Обрадуем старика... Вы не возражаете минут десять подождать? — обратился он к голубоглазому.— Может, мы у вас побольше возьмём.

— Да с превеликим нашим удовольствием! — любезно откликнулся тот.— Хоть и дел невпроворот, продыхнуть некогда, но не могу отказать...

— Спасибо,— сказал папа.

Тем временем мама привела Старика-Ключевика: он тоже выразил желание купить осетрины, только предварительно осведомился: