Забыть Александрию
Шрифт:
Ей было не по себе, потому что ей не было жаль этого деда. Она не испытывала жалости к этим нищим людям и их бедам. Ей было все равно, умрет от голода Лотта и ее семья или нет. Отум казалось правильным, что все вокруг страдают. Это страдание вторило ее собственному горю, но едва ли могло с ним сравниться хотя бы наполовину. Отум бы с удовольствием поменялась с этим дедом местами, или с любым из жителей Зловонного квартала.
Потому что она не могла себе представить участи хуже, чем быть убийцей собственной матери.
Когда она заснула,
Отум просыпалась раз за разом, тяжело дыша. Она пропустила обед и ужин. Она не чувствовала голода. Отум вообще ничего не чувствовала. Сны отняли у нее последние эмоции.
«Может лучше бы меня казнили? Я бесполезна без Гавлона. Мне не выжить, не отомстить»,– думала она.
На следующее утро она проснулась из-за того, что Лотта стала барабанить в люк.
– Эй, Отум, просыпайся. Идем завтракать! И деду заодно еду возьмешь! – крикнула она.
Гавлон не услышал этих воплей и продолжил мирно посапывать. Во сне его расслабленное лицо выглядело значительно моложе. Отум подошла к люку и покорно спустилась вниз. На первом этаже уже бурлила жизнь: Адель и Лотта уже были в своих рабочих платьях и подметали пол, а Арчер накладывал на стол. Завтраком оказались две сваренных картошки, два куска хлеба грубого помола, и по половине стакана воды.
– Спустилась, наконец-то! – воскликнула Лотта, присаживаясь за стол. – Ты случаем не стесняешься кушать? Не переживай, не обеднеем. Гавлон все возместит.
Отум кивнула и села за стол, а следом и Арчер. Он все время косился на Отум и улыбался. Он, очевидно, уже разузнал, кто она такая, и ему все про нее было интересно. Последней к трапезе присоединилась Адель. Лотта произнесла короткую молитву Богам, и все принялись за еду. Каждому досталось по половинке картошки и половинке хлеба. Отум не хотелось есть, но она понимала, что не принять эту еду будет неблагодарностью. Впервые за всю свою жизнь она вкусила недозрелую картошку без соли и хлеб, похожий по вкусу на резину.
Так и потянулись ее дни. Раз в сутки она спускалась вниз и ела вместе с остальными. Она таяла на глазах, но не хотела есть. Она приносила еду старику, но тот тоже почти ничего не ел, а Гавлон продолжал спать. Лотта строго-настрого запретила его будить, но Отум не представляла, чем его вообще можно разбудить, раз он впал в состояние, похожее на кому.
Днем в доме было тихо. Адель и ее мама уходили на работу – они продавали засуженные целебные травы, а Арчер скучал, слоняясь по дому. Несколько раз он пытался поговорить с Отум через деревянный люк, но она не старалась поддерживать разговор.
Она сидела напротив окошка и подставляла лицо слабым порывам ветра, а он спрашивал свои глупые вопросы. Его интересовало, что кушают богачи и видела ли она народ океана, ему хотелось узнать, как проходят балы и правда ли во дворце спрятаны сокровища Александра, покорителя звезд. Арчеру хватало такта не задавать Отум вопросов про мать и про сестру, и она была благодарна мальчику за это, но чаще всего вместо ответов на вопросы говорила скупое:
– Извини, я не в настроении разговаривать.
– О, ясно… – ответил он ей однажды на это погрустневшим голосом. – Прости. Мама сказала, что ты многое пережила. Но, думаю, тебе сейчас лучше отвлекаться от… ну, от того, о чем ты думаешь. У меня, когда папа умер, похожее состояние было. Я не хотел ничего, мне говорить не хотелось ни с кем, вот. Но потом я нашел ножик папы и вспомнил, чему он учил меня.
– И чему же он учил тебя? – спрашивала Отум.
– Он учил меня не унывать. Он говорил: «если есть что-то, что доставляет тебе радость, живи ради этого, даже если всем остальным это кажется глупостью».
– Ради чего же ты живешь?
– Мне нравится вырезать ножиком из дерева всякие фигурки. Хочешь, покажу?
Отум промолчала. Ей не хотелось спускаться к нему, не хотелось делать вид, словно ей нравятся его фигурки. Ей сейчас ничего не нравилось. Она хотела только тишины и покоя, а еще спокойного сна. Девушка завидовала Гавлону и даже старику, что они способны спать без кошмаров.
За очередным завтраком Арчер все-таки показал Отум свои поделки. Их было всего три – лошадка, размером с ладонь, одна из башен дворца и русалка. Они все были грубы вытесаны, но Отум понимала, что он очень старался и ждал похвалы.
– Очень славно, – сказала она, выдавив улыбку.
– Спасибо! – бодро улыбнулся ей Арчер в ответ. – Русалка еще не готова до конца.
Лотта, наблюдавшая за этой сценой, снисходительно фыркнула:
– Ты не лги ему, – сказала она гостье. – Он ведь хочет жизнь посвятить вырезанию фигурок. Глупый ребенок, нету у тебя к этому таланта.
– А у тебя нет таланта готовить, но мы же тебе не запрещаем это делать, – парировал Арчер.
Адель звонко рассмеялась, и даже Отум немного развеселилась. Лотта на этот выпад только покачала головой и взъерошила волосы сына.
– Ешь давай, негодник. Если выберемся из этого кошмара, так уж и быть, постараюсь отдать тебя в подмастерья достойному мастеру по дереву.
– Арчер, а ты бы мог вырезать дудку? – внезапно спросила Отум.
Арчер оживился, но Лотта не дала ему ответить:
– Конечно, нет. Ты посмотри на его обрубки! – Она указала на поделки мальчика. – Он не способен на такую тонкую работу пока что.
– Если я постараюсь, то у меня получится! – обиделся он. – Только я не очень знаю, как ее делать.