Забытая клятва Гиппократа
Шрифт:
– Значит, муж Юли не виноват? – спросила она меня, когда мы уселись в ординаторской. – Я так и знала!
– Я не говорила, что он не виноват. А почему вы «так и знали»?
– Да он мухи не обидел бы, вот почему!
– А вы что, были с ним знакомы? – удивилась я.
Эльмира выкатила на меня глаза.
– Ну разумеется, мы знакомы, ведь Толик работал тут задолго до того, как появилась Юля!
Такой информации в файлах, выданных майором, не содержалось.
– Значит, Анатолий Устименко и Юлия работали в одной больнице?
– Ну
– Но они же вроде бы находились в состоянии развода?
– Находиться-то они находились, – закивала Эльмира, – да только ведь это Юлькина идея была, а не Толина!
– Неужели?
– Да нашла она себе хахаля, понимаете, из бывших больных. Правда, мы ей все говорили, что с пациентами связываться не стоит…
– Погодите-ка, – остановила я женщину. – Насколько я понимаю, Юлия работала акушером-гинекологом – как она могла связаться со своим пациентом?
– Ой, ну это я так сказала! На самом деле он, конечно, Юлиным больным не являлся. Здесь его жена лежала – вся больная такая… У нее не только по женской части проблемы имелись, но вообще – где только их не было! В общем, мужику, видать, надоело ее по больницам возить да передачки таскать, а тут Юлька, вся такая здоровая, как лошадь, симпатичная, разбитная. Правда, она была замужем, но Юля всегда считала свой брак неудачным.
– Почему же?
– Да она Толика тряпкой называла, говорила, что не мужик он… А я вот считаю, что ей с Толей здорово повезло. Несмотря на то что Юля детей не могла иметь, Толя все равно с ней оставался. Он думал, что у них все в порядке, что они полноценная семья, хоть и без ребенка. Толя и по дому успевал, и с собаками гулять, и на работе на хорошем счету… Мы тут все прямо упали, когда узнали, что его в Юлькиной смерти обвиняют!
– А этот ее бывший пациент – вы его хорошо знали?
– Да какое там хорошо – так, видела пару раз. Ничего особенного, скажу я вам! И чего это Юлька так в него втрескалась, не понимаю.
– Они вместе жили?
– Ага, пару месяцев жили, – усмехнулась Эльмира. – Толика выгнали, представляете? Он к матери вернулся жить, как побитый пес, а квартиру, которая, между прочим, ему принадлежала еще до их свадьбы, оставил бывшей жене с хахалем! Да следователь нас допрашивал после того, как Юлю нашли, я ему про этого мужика все рассказала. А они все равно к Толику прицепились!
– Ну, хорошо, – вздохнула я. – А еще вам что-то известно об окружении Юлии? Может, люди какие-нибудь подозрительные вокруг нее крутились?
– Да нет, не сказала бы. Но вы знаете, ведь Юля не так давно тут работала, всего год, наверное.
– Интересно, а до того где она обреталась?
– В какой-то другой больнице – она ни разу не упоминала. Говорила только, что решила к мужу перебраться поближе, так как они редко видятся. К мужу поближе, а через полгодика хахаля себе нашла!
Разговор с Эльмирой меня озадачил. Получается, следствие по делу Юлии Устименко велось однобоко. Почему, скажите на милость, следователь прицепился именно к Анатолию, а на нового сожителя Юлии внимания не обратил? Неужели только потому, что она с ним разводилась и квартира могла стать предметом ссоры между супругами? И где этот сожитель Устименко – неужели по-прежнему живет в их с мужем квартире? В любом случае нужно выяснить, где Устименко работала до того, как перешла в эту больницу. Видимо, придется повидаться с ее мужем-сидельцем.
Когда я садилась в маршрутку, позвонил Леонид.
– Могу вас порадовать, Агния, – бодро заявил он, – ваша девочка действительно умерла не от СВС. Хотя я и так знал, что это полная чушь!
Признаюсь, меня несколько покоробило выражение «порадовать» в данных обстоятельствах, но надо знать Леонида, чтобы не придавать словам большого значения.
– Каково ваше заключение? – спросила я, сглотнув комок в горле.
– В общем, так: ей ввели пестицид, а точнее, карбофос…
– Что-о?! Вы понимаете, что говорите, Леонид?!
– То-то и оно, Агния, – нарочно не придумаешь, да?
– Но как такое могло случиться?
– Трудно сказать, но не думаю, чтобы врач сделала это преднамеренно: сами посудите, кому может помешать полуторагодовалый ребенок?
Действительно, трудно даже предположить такое!
– Жаль, что ампул не осталось, – продолжал Леонид. – Но я думаю, что проблема заключается в «воде для инъекций»: видимо, каким-то образом карбофос оказался в той ампуле – уж не знаю, зачем эта баба держала у себя дома пестициды, да еще и там же, где лежат лекарства! Таким образом, я бы сказал, что девочка умерла от острого отравления карбофосом… хотя использовался еще и цефатоксим, который никак нельзя было вводить такому маленькому ребенку.
Я молчала, находясь в прострации от услышанного.
– Эй, вы еще там, Агния? – поинтересовался патологоанатом.
– Д-да…
– Мне сообщить Андрею Эдуардовичу или вы сами?
– Спасибо, Леонид, я сама все сделаю.
Мне еще предстояло рассказать подруге о том, что в действительности произошло с ее маленькой дочкой.
– Ты собирался рассказать мне или думал, я сама догадаюсь? – сердито спросила я, столкнувшись с Олегом в коридоре.
– Ты о чем? – кисло отозвался он.
– Я о комиссии. Уж если кого и трясти, так это Извекова, а он в бегах… или где-то еще. А ты при чем?
Сегодня утром я неожиданно выяснила, что в моей больнице работает Комиссия по этике – спасибо Лицкявичусу за предупреждающий звонок! Несмотря на заключение патологоанатома, они решили всерьез взяться за врачей, принимавших участие в операции, так как семейство Свиридина сдаваться не собиралось. С одной стороны, я их понимала, с другой – дело касалось моего собственного мужа. Конечно, любая смерть больного на операционном столе – не только стресс для врачей, но и повод для разбирательства.