Забытое королевство
Шрифт:
Призывы к осторожности возобладали, и решено было разузнать о заслугах нового освободительного движения побольше. Комиссару-умиротворителю была направлена телеграмма с просьбой приехать в Лицзян в одиночку и рассказать горожанам подробнее о достоинствах и преимуществах движения и о добродетелях его довольно-таки малоизвестного лидера. Прошло несколько дней, но ответа все не было. Тем временем хитроумные наси заслали в Юншэн шпионов, которые несколько дней спустя вернулись очень встревоженные. Юншэн, сообщили они, основательно разграблен, все видные граждане города сидят под арестом, а комиссара держит у себя Ло Цюнь, никого к нему не подпуская. Лицзян погрузился в уныние. На улицах и в лавках только и разговоров было, что о Ло Цюне. Вскоре из Юншэна пришла новая телеграмма.
Комиссар-умиротворитель сообщал, что в ответ на запрос лицзянской администрации он вскоре приедет в город и привезет с собой ценнейшего гостя — Ло Цюня. В знак уважения к прославленному
Город охватила нешуточная паника. Многие лавочницы исчезли из-за прилавков — будучи практичными женщинами, они начали переносить все самые ценные товары в дальние комнаты. Наши соседи принялись собирать вещи. Небольшие караваны лошадей и женщин с тяжелыми тюками на спинах неприметными ручейками потекли из города в сторону Снежной горы, монастырей или горы Лапу, где, как они считали, родственники или друзья смогут сохранить их ценные вещи в безопасности, если сбудутся наихудшие ожидания. Затем магистрат и другие высокопоставленные чиновники созвали горожан на большое собрание. Последовало долгое и пылкое обсуждение грядущего прибытия Ло Цюня во главе крупной армии. Наконец было принято единогласное решение: Лицзян не сдастся. Лицзян будет сражаться — на бой выйдут все наси, и мужчины, и женщины. Сообщение соответствующего содержания было выслано по телеграфу комиссару-умиротворителю (с расчетом конечно же, что получит его Ло Цюнь); кроме того, в братские города — Хэцзин, Цзяньчжуан и Дали — были направлены телеграммы с просьбой поддержать сопротивление.
Вышел приказ о мобилизации, предписывающий каждому физически годному наси покинуть свою деревню и прибыть в Лицзян с любым оружием, какое ему удастся раздобыть, а также постелью и небольшим запасом необходимого продовольствия. Еще одно послание — с просьбой о помощи тибетскому народу — отправили с гонцом в Чжундянь. Последний шаг был предпринят только после долгих размышлений, поскольку тибетцы всегда были опасными союзниками. Если бы люди Ло Цюня победили и захватили город, тибетцы помогли бы им его разграбить. Если бы Ло Цюнь проиграл, они все равно могли бы остаться в Лицзяне и наложить руки на все, чего душа пожелает. Однако сражались они яростно и бесстрашно и готовы были биться за наси не менее беспощадно, чем сами наси — за себя. Одного упоминания о том, что тибетцы вышли в военный поход, обычно бывало достаточно, чтобы вселить в сердца врагов божий страх. Решение по-звать тибетцев на помощь было принято главным образом по этой, психологической, причине.
Новости и слухи о вторжении начали поступать ежедневно, затем ежечасно. Сперва сообщали, что Ло Цюнь ведет десять тысяч солдат. На следующий день число выросло до двадцати тысяч, затем до сорока, пока в конечном итоге на улицах не начали поговаривать о грандиозной стотысячной армии. Можно было только восхищаться, наблюдая за тем, как проявляются в этих обстоятельствах врожденная храбрость, мужество и великолепный боевой дух наси. Паника и смятение исчезли, уступив место уверенности, дисциплине, порядку и дружеской солидарности. Все относились друг к другу словно к близким родственникам, соединившим усилия, чтобы защитить любимую семью.
Первым долгом следовало убрать настил и снять цепи большого подвесного моста через Янцзы. Их отсоединили от камней по другую сторону реки, к которым они были прикреплены, и цепи с гулким звоном упали в бурлящий поток. На берегу поставили несколько отрядов охраны, чтобы никто не смог переправиться через реку на лодках, которые перегнали на ближнюю к городу сторону реки. С равнин и гор начали прибывать в город крестьяне. Некоторые из них были вооружены тяжелыми старинными мушкетами, напоминавшими об эпохе трех мушкетеров, у других были кремневые ружья; многие пришли с луками и стрелами, копьями и мечами, алебардами и пиками и другим вооружением давно минувших лет. Современные ружья и револьверы мало у кого имелись. Некоторое количество оружия хранилось в ямыне — его быстро раздали. Большинство незамужних девушек добровольно присоединились к ополчению, чтобы поддержать братьев и любимых. Кроме корзин, в которых они несли провизию и одеяла для мужчин, девушки имели при себе собственное оружие — ружья, копья, мечи, а то и просто длинные острые ножи. Всех новоприбывших гостеприимно разместили у себя горожане; вскоре и мой дом стал напоминать казарму. Конечно, нам всем приходилось кормить своих постояльцев, однако это было не так уж сложно; вели они себя вежливо, дружелюбно и ни на что не жаловались.
Вскоре пришли известия о том, что по другую сторону реки объявились отряды захватчиков. Сбитые с толку и приведенные в замешательство стратегическими действиями наси и их враждебным настроем, они, поколебавшись, двинулись вниз по реке в сторону Хэцзина. На Лицзян один за другим сыпались ультиматумы, требующие безоговорочной капитуляции. Наси неизменно отвечали: «Приходите и берите город, если сможете». Один лишь Хэцзин малодушно согласился открыть завоевателям двери и подчиниться их власти, пообещав не сопротивляться Ло Цюню и оказать ему радушный прием. Патовая ситуация продолжалась три дня.
Тем временем из Чжундяня прибыли тибетцы — коренастые и жизнерадостные, грозные и очень колоритные на вид. Их кавалерийский отряд, вооруженный винтовками, копьями и мечами, гордо разъезжал по улицам города на мохнатых лошадках. Они вторглись ко мне в дом под тем предлогом, что им якобы нужны были лекарства от самых различных болезней, и выпили не один большой кувшин ара (белого вина), которое я с должной предусмотрительностью приготовил. Мой повар в панике бегал ко мне почти каждый час, требуя, чтобы я отправил свои вещи на хранение к его другу в деревню либо, по крайней мере, позволил ему зарыть мои серебряные доллары в кувшине под отхожим местом. Я велел ему не выставлять себя на посмешище. Со своими деньгами, добавил я, он волен делать все, что ему заблагорассудится. Однако ситуация не слишком меня радовала, хоть я и доверял в достаточной мере наси и тибетцам и восхищался их решимостью держаться до последнего. Если Лицзяну предстояло сдаться, я хотел разделить с ними момент унижения и неудачи — так же, как много лет до этого делил с ними их жизнь и их радости.
Наконец настал критический момент. Под покровом тьмы силы Ло Цюня пересекли реку у Хэцзина на специально выстроенных для этого плотах. От места высадки до города оставался короткий переход через горы. Наси и тибетцы спустились вниз по долине в Сяхэ, что приблизительно в сорока ли от Лицзяна, — там пролегала граница между древним королевством Му и бывшими государствами миньцзя (нынешним Хэцзинским уездом). Лицзян выглядел опустевшим и заброшенным. Магазины закрыли ставни, на улицу почти никто не выходил. Все члены нашего «детского кооператива» ушли на фронт, вооружившись, подобно многим мужчинам из нашей деревни, стальными топорами, которые я перед тем получил из Куньмина вместе с другими инструментами и устройствами, высланными в рамках американской программы поддержки кооперативного движения. В конторе я теперь сидел один. Все наши делопроизводители, Хоцзучи и сын пожилой пары ушли воевать — остались только мой повар да я.
Изнывая от невыносимого напряжения и тревоги, я отправился в лавку г-жи Ли. Ставни были закрыты, но хозяйка оказалась на месте. Держалась она спокойно, однако выражение лица у нее было озабоченное. Она сказала, что все дожидаются новостей о том, как «великий освободитель» Ло Цюнь обошелся с Хэцзином. Долго нам ждать не пришлось. На следующий день, когда я снова отправился к ней в лавку и сидел там, потягивая вино, в город прибыли гонцы с юга. Вскорости правда вышла наружу, и горожане, собираясь на улицах небольшими группками, в волнении обсуждали новости. Как и подозревали многие лицзянцы, Ло Цюнь вовсе не был ни освободителем, ни революционером. Это был бандит, на редкость ненасытный грабитель, подобных которому Юньнань не знала много десятилетий. Войдя в Хэцзин, он тут же затребовал у купцов и богатых землевладельцев огромные суммы денег. Его люди грабили и мародерствовали всласть. Ставни, закрывавшие окна лавок, рубили топорами, размотанные рулоны шелка и атласа покрывали улицы по колено. У женщин вырывали из ушей золотые серьги, у мужчин снимали кольца, срывали куртки и брюки. Зеркала, часы, одежду, утварь и другие предметы уносили охапками — вещи, падавшие у бандитов из рук, валялись вдоль дорог и в канавах. В городе царило запустение. Теперь Лицзян знал, чего ожидать. Даже пожилая г-жа Ли прониклась боевым духом и, заслышав имя Ло Цюня, угрожающе поднимала большой кухонный нож.
Упоенные «бескровной и легкой» победой над трусливым Хэцзином, грабители надвигались на Лицзян с самыми дерзкими угрозами. Они отбросили притворство и открыто расписывали, что они сделают с Лицзяном, когда возьмут город. Взывая к корыстолюбию бедняков-наси, они предлагали им примкнуть к армии бандитов, чтобы впоследствии разделить добычу.
Бандиты приблизились к линиям обороны наси, и началась большая битва. Слухи о стотысячной или даже десятитысячной армии оказались преувеличены. Основной состав банды насчитывал, вероятно, около пяти тысяч людей из Юншэна. Остальные просто увязались за ними следом — то были родственники и друзья, главным образом женщины, мальчики и так далее, — они собирали добычу по мере поступления и помогали переправлять ее на другую сторону реки, откуда ее увозили домой. Как вороны или стервятники, они ждали окончания битвы, чтобы воспользоваться тем, что после нее останется. Насийские мужчины сражались храбро и достойно, да и девушки, бившиеся с ними бок о бок, выказали немалую свирепость и бесстрашие. Поговаривали, что одна паньцзиньмэй собственноручно прикончила пятерых бандитов. Насийскую атаку довершил налет тибетской кавалерии. Бандиты были разгромлены и оттеснены обратно к воротам Хэцзина. Ло Цюнь бежал, однако толстяка-комиссара захватили и привезли обратно в Лицзян. Раненые вернулись в город, и на некоторое время я посвятил себя исключительно перевязкам — на день-два после битвы дом мой превратился в больницу.