Забытые письма
Шрифт:
Если Гай увидит, что она честна с ним, и если она пообещает миссис Бартли, что поможет ей исправить несправедливость, быть может, они смогут помириться. Она сама отправится к нему в Америку, попросит прощения.
«Справедливость… Исправить несправедливость» – где же она слышала эти слова? В глубине памяти всплыл тот туманный вечер много лет назад, когда она тайно обратилась к Марте Холбек. «Вы должны исправить несправедливость». Тогда она не поняла, о чем речь, зато теперь понимает прекрасно.
Если она подружится с Эсси Бартли, быть может, сердце Гая смягчится, гнев растопится.
Хестер села к секретеру и написала самое важное письмо в своей жизни.
Сельма
Где-то в толпе провожающих затерялись тетя Рут и дядя Сэм – машут ей на прощанье белыми платками. Как жаль, что мама отказалась ее проводить, сослалась, что не хочет выставлять себя на посмешище. Они попрощались на вокзале в Совертуэйте, и Сельма до сих пор ощущает дрожь в маминых руках и чувствует на себе взгляд, в котором застыли любовь и тревога.
– Не забывай, откуда ты родом, Сельма. Тебя всегда здесь будет ждать кров. Не выходи замуж за первого, кто попросит. Я знаю, ты справишься, но все-таки не забывай, ты родилась в Йоркшире, так что не перенимай эту их американскую смешную повадку разговаривать.
Всю дорогу обратно до Брэдфорда она проревела, мучаясь одновременно чувством вины, облегчения и волнением.
И вот настал этот день. Лайза крепко вцепилась ей в руку, и обе они почти повисли на перилах, изо всех сил вглядываясь в толпу. Пароход дал гудок, и Лайза вскинула на Сельму испуганные глаза.
– Мы же не утонем, нет? – закричала она.
Никто не забыл, какая печальная судьба восемь лет назад постигла «Титаник».
– Ну что ты… Смотри-ка, видимо, тут всё только что покрасили свежей краской. А какие нарядные лавочки! Нас ждет чудесное путешествие, ну-ка, вытирай скорей глазки!
– А вдруг я не понравлюсь моему дяде и он отправит меня обратно?
– Ну все, довольно страхов и причитаний. Пойдем-ка изучать окрестности. Видела вон тех дам в мехах и шляпах? Они спустились с палубы первого класса. Наверняка просто утопают в драгоценностях.
Сельма не хотела терять ни минуты. Хотелось вдохнуть, вобрать в себя все, что открывалось взгляду: берег реки Мерси, буксирные пароходы, паромы, баржи, серые военные корабли у причала. Когда-то я снова увижу все это, вздохнула она. Кем я тогда буду?
Новая жизнь начиналась прямо здесь, на этом вот корабле. Она удовлетворенно втянула носом воздух. Через неделю в это же время они будут в Америке.
Гай сидел, глядя на пришвартовывающиеся у причала корабли. Ему ужасно нравилось наблюдать, как крошечные точки на горизонте приближаются, вырастают, а на берегу уже суетятся грузчики, подтягивая канаты и тележки, готовые начать погрузку, и как только опускают сходни, поток пассажиров устремляется вниз – тащат узлы, чемоданы, детей – и растекается по поджидающим их частным автомобилям и такси. Что это за люди? Откуда они приехали?
Он оттягивал минуту, когда ему все-таки придется открыть письмо матери, на котором адресатом значится уже привычный ему Чарльз Вест.
Поймав в окне свое отражение, Гай рассмеялся. Ей бы теперь нипочем не узнать его – волосы выгорели добела на солнце и соленом ветру, а рыжеватая бородка делает его куда больше похожим на пирата-викинга, ничем не напоминая бывшего офицера и джентльмена. Руки загрубели, все покрыты мозолями от канатов, изо рта попахивает выдохшимся виски, а губы потрескались от табачного дыма. Ни дать ни взять старый морской волк.
Что он надеется прочесть в ее ответном письме? В лучшем случае знакомая болтовня, перечень великосветских свадеб, возможно, парочка шуток и рассказики о ничего не значащих событиях. Между ними теперь простирается океан недоверия, разочарования и безысходности.
Если б Энгус не повел себя так глупо тогда, не поспешил бы так… Почти три года прошло, а Гай все еще остро чувствует потерю своей второй половинки. Но стоило ему бросить взгляд в зеркало, как он без труда мог представить себе, как выглядел бы теперь брат – усталый, изломанный войной.
Гай сознавал, что огрубел, что пьет слишком много, что пользуется услугами сомнительных женщин, подвизающихся в портах. Они помогали ему быстро сбросить напряжение, которое никогда полностью не оставляло его. Сколько еще он собирается мотаться по океанам, бороздить туда-сюда морские просторы? Порой ему приходилось за шкирку поднимать себя с койки.
Сидячая работа за столом его не прельщала – никогда она его не интересовала, и уж точно не после окопов и морских конвоев. Ему нужен воздух. Скорей уж отправиться на запад, заделаться в ковбои… Ну, не тяни, открывай проклятый конверт, ругнул он себя. Но мужества не хватало, и он опрокинул еще стаканчик. Взмахом руки он подозвал бармена.
«Ватерлоо-хаус.
Милый мой мальчик.
Наконец-то ты мне написал. С трудом могу представить себе твои приключения. Надеюсь, ты не слишком устаешь. Береги себя.
Что касается твоего вопроса о Фрэнке Бартли, то лучше всего будет, если я покажу тебе письмо Энгуса. Он написал мне незадолго до гибели, все рассказал об этой печальной истории. Вероятно, тебя вызывали в свидетели, но Энгус не знал, как это важно, и забыл, что мальчик Бартли однажды спас ему жизнь, так что позволил событиям течь своим чередом, а потом было слишком поздно. Сыграл роль и неубедительный послужной боевой список солдата. Не вини брата за невежество и забывчивость, пойми, как смогла понять его я. Боюсь, эта история подтолкнула его к отчаянному желанию доказать, что он чего-то стоит, и это в конечном счете привело его к гибели.
Информации о разбирательстве по делу Бартли, можно сказать, нет. Такие вопросы не выносят на публичное обсуждение. Но в газетах недавно прошла волна публикаций, в которых описывали как раз такие суды над солдатами на фронте, проводились дополнительные расследования.
Что бы там ни произошло, я приложу все усилия, чтобы его имя было на памятнике. Если такой памятник когда-нибудь установят, конечно. Пока что слишком рано загадывать, окончательного решения еще нет. Горе людей, потерявших своих близких, еще слишком свежо, чтобы остались силы всерьез думать о памятнике. Но нет сомнений, позже мы к этому придем.
Я буду надеяться, ты станешь теперь мне писать хоть изредка. Мать никогда не хочет намеренно навредить своему ребенку, но если же это случается, она должна быть готова к тому, что руку, протягивающую корм, больно укусят, и должна стерпеть боль.
Всегда любящая тебя мама».