Забытые смертью
Шрифт:
Володька задумался. Жаль стало Аленку, а Зина словно мысли прочла:
— Ты все еще любишь ее? Значит, и впрямь слабый человек. Нет у тебя ни гордости, ни достоинства. Иначе не страдал бы и не жалел ту, какую за тебя жизнь наказала. Да оглядись же, в конце концов! Вокруг жизнь кипит! Когда в тебе художник проснется? Тот, каким ты в институт пришел? Расстаются с женщинами многие! Но это — не смертельно! И у тебя пройдет болезнь эта! Беда лишь в том, что такая хворь — не без осложнений. На всю жизнь в памяти остается. Но ты держись!
Зинка ушла. Володька в ту ночь впервые напился до одури, до того, что не мог вспомнить, как уснул.
Горький осадок от разговора с Зиной никак не проходил. Хотелось забыться. Он выпил снова. На душе потеплело. Володька и сам не знал, с чего это ему втемяшилось в голову — достал ватман, карандаш. И стал по памяти рисовать знакомое, любимое лицо. Что бы о ней ни говорили, что бы в жизни ни случилось, она продолжала жить в его сердце и памяти…
Портрет получился отменный. Он повесил его над столом и разговаривал с ним, как с Аленкой…
«Нет, мне надо поехать к ней! Забрать к себе, простить ее ошибку. И никогда не попрекать. Я верну наше прошлое! Мы будем счастливы!» — решил для себя. И в тот же день уехал к Аленке.
— Зачем приехал? — встретила она с порога, даже не предложив ему войти в дом.
— Я за тобой, Алена! Я все знаю! Но я решил для себя! Не могу жить без тебя! Поехали! Собирайся!
— А ты меня спросил? Хочу я к тебе или нет? Хватит меня считать дурой! Никуда я не поеду!
— Ты любишь его?
— При чем Тарас? Он был и не был. Не он для меня главное. У меня будет ребенок. Ради него стоит мне жить на свете.
— Он станет моим, нашим с тобой! — вошел в дом. И, закрыв за собою дверь, прошел к столу.
— Нет, Володя, я не хочу такого! Глядя на него, ты будешь вспоминать, чей он. И ненавидеть нас обоих. Не будет у него отца, но и отчима не приведу. За свою ошибку сама отвечу. Одна. А он, может, поймет меня и простит.
— Ребенок ничего не будет знать, я обещаю! Ведь я люблю тебя! — подошел к Аленке, обнял ее, располневшую, и почувствовал толчок из ее живота.
— Уйди! — резко отшатнулась Алена. И сказала будто себе самой: — Я свое знаю. На первых порах, может, и смолчишь. Зато потом не хуже Тараса мстить мне станешь. И уже не только мне. Я один раз поверила. Ошиблась. Не всю же жизнь в дурах быть.
— Ты не веришь мне?
— Оставь пустое. Я уже поплатилась за свое. Да и тебе пора взрослеть. Не злись на меня. У тебя еще будет семья, свои дети. Родные! Я не хочу быть никому навязанной невесткой. Обидна эта роль. Всяк за свою ошибку платит. Сам!
— Но ведь ее исправить можно! Ты только поверь! Ну почему я должен отвечать за негодяя? Он обманул, а не веришь — мне?
— Он — отец ребенка! Не смей плохо говорить о Тарасе! Но и с тобой мне ни к чему видеться. Мы не смогли свое сберечь. Ты опоздал, а я — не дождалась. Что ж, значит, не суждено, — вздохнула Аленка.
— Одумайся! Я жду тебя!
— Знаешь, не терзай себе душу! Значит, ты того не стоил, если тебя не дождалась. Ты был другом. А мужьями становятся мужчины. Пусть мне не повезло. Но я ни о чем не жалею. Ты не смог, не убедил, не помог мне пережить хотя бы в первое время мое одиночество здесь. У тебя не было времени. Ну, что ж… Сегодня его нет у меня. Студенчество кончилось, Володя. Пришло время зрелости. И оно у нас разное. Если ты не смог стать мужем, в отцы и вовсе не годишься, — не оставила она никаких надежд.
Выставку якутских художников Прохоренко пошел посмотреть вместе со всеми коллегами через несколько дней после возвращения из села.
Володьку ошеломили некоторые работы. Особо пейзажи: несколько картин, объединенных одной темой — Родины.
Парень стоял возле них, словно завороженный.
Хрупкая девушка подошла неслышно. Встала рядом, спросила, покраснев:
— Понравились работы?
— Да! Потрясающие полотна! — признал Володька и указал на одно, где над хмурым предгрозовым Алданом, окаймленным суровыми, величавыми скалами, летела пара аистов. Было видно, что пейзаж рисовался с натуры человеком неслучайным, коренным жителем этих мест, глубоко знающим и любящим эту землю.
— Мои работы! — призналась девушка.
— Ваши? Я, честно говоря, думал, что написаны мужской рукой! Вы там живете? — спросил он удивленно.
— Конечно. Это моя земля, — ответила уверенно и с достоинством.
— Хотелось бы мне побывать в тех местах! — Володька не мог оторвать взгляда от полотен.
— Приезжайте! Я вас познакомлю с моей Якутией!
— Да, но как?
— А очень просто! Трое наших художников остаются работать в Киеве. Трое — могут поехать к нам. На время или навсегда, уж как захотите…
И через неделю Прохоренко прилетел в Якутск.
— Чтобы работы ваши были выразительными, запоминающимися, нужно не просто увидеть этот край глазами фотографа, а полюбить его. Да так, чтобы передать свое чувство на полотне доступно пониманию каждого. А для этого нельзя оставаться гостем в наших местах. Попробуйте вжиться в них, среди рыбаков, охотников, лесорубов, золотодобытчиков. И дать не просто землю, но и человека! Которого узнаете и захотите запечатлеть. Тогда он у вас получится, — предложили Володьке.
И тот, подумав, остановил свой выбор на лесорубах. А через три дня его направили в бригаду к Никитину, даже не предупредив, что командируют к нему художника.
— Набраться тем и впечатлений! — так Прохоренко объяснил всем свой отъезд.
Дома его поняли. И только Зинка, улыбаясь хитровато, спросила:
— От нее подальше уехать хочешь? Это уже подвиг! Но помни — от себя не убежишь. И не улетишь даже на самолете! Хотя на твоем небосклоне, кажется, появилась Новая звезда? — кивнула она на Музу, художницу из Якутии.