Забытый август

Ибрагимбеков Рустам Ибрагимович

Мама обняла меня.

– Мальчик мой, скажи мне, что у тебя стряслось? Кто тебяпобил.

Я лежал, уткнувшись ей в колени, и молчал.

– Ты не знаешь этих людей, - сказал я наконец.
– Они чужие,

– Как чужие? А где это произошло?

– На пляже.

– С кем ты был?

– Один.

– Элик, ты врешь! Ты что, не хочешь мне сказать правду?

– Нет, - сказал я.

Мама встала с кровати и вышла из комнаты. Я был настолько без сил, что снова уснул.

Проснулся я от голоса за дверью и жужжания машинки. Это были папа и дядя Шура.

–

Я так считаю, - говорит дядя Шура, - если я один и он один, то лучше нам стать одной семьей. Я пришел к вам за советом. Вы знаете меня двадцать лет и должны мне дать совет.

– Понимаешь, Шакро, - папа иногда называл дядю Шуру его грузинским именем, - это такое дело, тут советом не поможешь. Надо поступать, так, как велит сердце.

– Еще неизвестно, он согласится или нет, - сказал дядя Шура.

– Надо вам познакомиться поближе, - сказала мама.

– Это обязательно, - сказал дядя Шура.
– Я вчера весь вечер был у него с вашим Эликом.

– Дети очень сложное дело, Шура, - сказала мама, тяжело вздохнув.
– - Ты берешь на себя большую ответственность.

– А где я еще найду такого мальчика?
– спросил дядя Шура.
– Потом всю жизнь буду жалеть. Если он согласится, то я счастлив буду.

– Да, мальчик хороший, - согласилась мама.

– Второго такого нету, - с гордостью .сказал дядя Шура.

– Шуре нужен сын, - сказал папа маме.
– Сколько он может ЖИТЬ-ОДИН?..

– Конечно, нужен, - согласилась мама.
– Но не так это все просто, как может показаться...

Она подошла к двери и плотно прикрыла ее. Их стало плохо слышно. Голова сильно болела и кружилась. Я закрыл глаза.

Когда я открыл их снова, рядом сидел Леня.

– Который час?
– спросил я.

– Одиннадцать... Очень больно? Я покачал головой.

– Они будут топить тебя, - сказал Леня, и по щекам его потекли слезы. Хорек сказал всем, что тебя выгнали из отряда, и с завтрашнего дня все будут тебя топить.

– А чего ты плачешь?
– сказал я.
– Мне теперь все равно. Пусть топят.

Леня продолжал плакать.

– Не надо плакать, - попросил я и почувствовал, что у самого навертываются слезы.
– Что ты плачешь? Он обнял меня.

– Я тебя всегда буду помнить, Элик, - сказал он.
– Всю жизнь... Ты настоящий человек...
– больше ничего сказать не мог, только всхлипывал.

– А мне действительно все равно, - сказал я.
– Я не вру. Я больше не боюсь их... пусть топят...

22 августа (записано 29 августа)

А ночью мне приснился сон, что мы катались все на яхтах. И даже Пахан с нами. И она тоже... Мы с ней сидели на отдельной яхте...

Я опять встал поздно, чтобы успели уйти на работу родители. 'Папа подходил к моей кровати утром, но я сделал вид, что сплю. Когда они ушли, я, не умываясь, подошел к окну.

Все были в сборе, делили еду у каланчи. Бедный Леня тоже был с ними.

Из ворот части вышел Костя. Он перешел пустырь и зашел в ворота своего двора.

Я посмотрел на себя в зеркало нашего трельяжа: лицо опухло от слез и ударов, верхняя губа была сильно разбита,

на подбородке и на правом ухе осталась засохшая кровь. Когда я полотенцем вытирал ее, то увидел в зеркале, что моя рука движется спокойно и даже замедленно. Это мне понравилось. Я уже знал, как буду вести себя в дальнейшем, и поэтому мне нравилось, что я могу спокойно вытирать кровь со своего лица и не жалеть себя при этом. Значит, я действительно не боюсь их больше...

Потом я вышел на пустырь. Они уже купались, вернее, сидели у бассейна и ждали меня. Сперва я подошел к деревянной стене у каланчи. Там прибавилась новая надпись: "Аркадий - Неля. 21.8.45г.".

Я подошел к бассейну и начал раздеваться. Пахан подошел ко мне.

– Ты... гнида, - сказал он, - обманывал весь отряд и ходил к ней каждый день. Я молчал.

– Получай, - сказал Пахан и ударил меня. Я опять бросился на него.

Они столкнули меня в бассейн и начали топить. Я барахтался, сколько мог, цепляясь за все, чего касалась моя рука, глотал то воздух, то воду и постепенно начал терять силы. Я не различал их лица и видел только ноги, которые толкали меня назад, в воду... Я старался ухватиться за них, чтобы не утонуть, но вдруг наступила такая усталость, что я не мог уже сделать ни одного движения и ничего не видел и не понимал.

Когда я пришел в себя, все почему-то сгрудились кучей рядом с бассейном, а я лежал почти совсем вытащенный из воды, раскинув руки и прижавшись лицом к земле; мои колени скользили в воде по мокрой стенке бассейна, пытаясь от чего-нибудь оттолкнуться. Я не мог понять, почему они больше не топят меня.

Вдруг они раздались в стороны, и я увидел человека в военной форме, который дрался с кем-то. Я не мог разглядеть их лица, настолько все вокруг было мутным и расплывчатым, но сразу понял, что это Костя и Пахан.

Это, действительно, были они, хотя я и сейчас не могу поверить в то, что Пахан посмел поднять на него руку. "Это же сын полка! Он же воевал на фронте!" Мне казалось, что я кричу эти слова Пахану, но на самом деле я лежал беззвучно и неподвижно, а Пахан бил Костю, потому что был сильнее и старше его. Костя сопротивлялся, как мог, но я понимал, что это безнадежное сопротивление.

Я с трудом встал и, шатаясь, пошел в их сторону.

Пахан уже повалил Костю на землю. Он сам тоже упал и придавил Костю своим телом. Они продолжали наносить друг другу удары... Пахан бил сильно, обеими руками, откидываясь всем телом. Я видел его лицо. Оно стало совсем звериным. Костя лежал под ним.

Я упал на них сверху. Не помню, что я делал: бил, кусал, царапался? Но я мог бы сделать все с Паханом за то, что он поднял руку на Костю. Он превратился для меня в фашиста, который бьет нашего бойца.

Я отлетал в сторону, падал, хватался за руки, висел на его ногах, снова падал...

Хорек пытался оттянуть меня в сторону, но я ударил его ногой, и он испугался. Остальные не вмешивались.

Мы придавили Пахана к земле.

Он изворачивался, как мог, чтобы сбросить нас с себя. А мы лежали на нем, тяжело дыша, не зная, что делать дальше.