Забытый - Москва
Шрифт:
Но только он успел сесть на коня, чтобы ехать на тот берег, как увидел целую кавалькаду (с полсотни всадников), подннмвшуюся к нему из балки. Во главе с Микулой. Съехались на склоне. Бобер сошел с коня. Увидев это, моментально спрыгнул и Микула, а за ним еще несколько человек. Бобер подошел, крепко сжал руку, другой похлопал по плечу, а потом по спине(полуобнял):
– Поздравляю, Николай Василич! С победой! С первой победой! Так и воюй!
– Спасибо, Дмитрий Михалыч! И тебя. Если б ты не подошел...
– Я-то подошел, куда мне деться. А вот вы если б не устояли, тогда б и я стал не нужен. Но вы устояли. Молодцы!
Микула
– Мы не одни были. Можайцы нам крепко помогли. Не подвели, - он оглянулся на стоявших сзади воевод, среди которых гордо вертелась седая бороденка Никифора. Он был неимоверно весел, счастлив, красен, и видно было, что уже как следует поддал.
– Да уж, можайцы выше всяких похвал, - Микула увидел, как улыбка Бобра стала снисходительной, но в ироническую не переросла, как он подошел и потряс руку можайского воеводы, - и в Серпухов раньше срока успели, и коломенцев вовремя догнали, и тут в грязь лицом не ударили.
– А чем мы хуже других!
– приосанился Никифор, счастливо скалясь.
– Да вот и я говорю. Почему только Антип Петрович тебя в тени держит, не понимаю. Я вот уж расскажу Великому князю, как ты воевал. Думаю, надо тебя первым воеводой в Можайск назначать, а то и наместником. А?
– Что ты, князь, что ты!
– лицо Никифора из радужного сделалось испуганным, такого поворота он явно не ожидал.
– Поздно мне в большие командиры. Стар я. Мне бы уж на своем месте как-нибудь.
Бобру стало его жалко: "Зачем испортил настроение старику? Он ведь всерьез все принял".
– Гляди, Василич, как скажешь. А то я...
– Ни-ни! Нет, Михалыч, мне на старости лет и того хватит, что в таком деле побывал. Помирать буду, что вспомню? Как Рязань бил! Что с такими вот ребятами, как ты да Микула Василич, повоевать вместе пришлось. Такое ведь не каждому выпадает. Ох, далеко не каждому!
И Бобер, и Микула взглянули на старика с удивлением. Они явно не ожидали от него столь мудрых, прямо-таки философских, а главное - лестных речей. Бобер подошел и обнял его:
– Спасибо, Никифор Василич! Спасибо на добром слове!
Никифор немедленно прослезился, и Бобер круто переменил разговор. Повернулся к Микуле, посерьезнел:
– Потери?
– Пока приблизительно. Убитых - около четырехсот. Раненых - к двум тысячам, много тяжелых.
– Ччерт! Неслабо. А у них?
– Не считали. Пленных больше четырех полков, стало быть, за четыре тысячи. Это те, кто на ногах. А раненых, убитых - к вечеру.
– Четыре тысячи... Много. Как бы разбегаться не начали.
– Может, повязать?
– Повязать - померзнут. Да и веревок на такую ораву где взять?
– Веревки-то найдутся. У них, почитай, у каждого аркан при себе.
– Что за новости?!
– Черт их знает. Наверное, нас собирались вязать.
– Да-а. Бодливой корове... Вот что, Василич. Давай-ка их поработать заставим. Чтоб попотели, чтоб сил на побег не осталось.
– А чего делать? Могилу копать?
– Могилу. И не одну. Наших-то тоже не всех домой повезешь. Ну, Коломна близко. А остальные? Никифор Василич, ты как?
– До Можайска далече. Да ведь и дело не кончено. Так?
– Так.
– Тогда что ж... Я своих тут положу.
– Вот. Так что пусть копают. И своих сами хоронят. Это дело тяжкое. Потом: раненых своих тоже пусть сами обиходят, нам ими некогда заниматься. И давай-ка для них загон сделаем. На дне балки
– А сами?
– Сами? Нам теперь, хочешь-не хочешь, надо в Переяславль, Олега искать. Разговаривать как-то. Самое говенное пошло! Начинать войну легче всего. Воевать - и то много думать не надо. А вот выходить из войны... Ох-хо-хо...
* * *
Закипела тяжкая работа. Но работали весело и споро. Даже рязанцы. Как ни обескураживал конец войны, все-таки это был конец, и каждый оставшийся в живых радовался, что он жив и не надо больше бегать, драться и помирать.
В два часа пополудни подошел Булах со своими трофеями и был встречен восторженным ревом уже подогретых медом победителей. Приободренный такой встречей, он отправился на доклад к Бобру в приподнятом настроении, ожидая похвал и даже, может быть (чем черт не шутит!), какой-нибудь награды. Но доложив обстоятельно о своих действиях, был удостоен такого взгляда (он потом внукам много рассказывал про этот взгляд), что где стоял, там и сел совсем непочтительно на лавку, и, конечно, упал бы, не поддержи его отроки под мышки, и почувствовал себя самым несчастным на свете, и захотел умереть.
Бобер долго смотрел себе под ноги. "Вот это да! На каком же волоске все висело! И все из-за этого мудака. А я - ни сном, ни духом. Получил бы по соплям, и не понял - отчего. Хорошо хоть узнал поздно, испугаться не успел. Слава тебе, Боже Правый! Ой-е-ей-е-ей..." И так и не подняв больше глаз, проговорил тихо, но внятно:
– Послушай, полковник. Хоть ты и полковник, но, видно, не очень еще понимаешь, что битва начинается не тогда, когда встали стенка на стенку, заорали и принялись мечами махать. Много раньше она начинается. Ее готовят сначала! А когда готовят, все должно быть подчинено одному плану и одному командиру. Самодеятельность здесь недопустима. Преступна! Тебе очень повезло, что так все обернулось. Ты бы голову потерял, потрогай ее (Булах послушно приложил ладони к вискам и стер заливавший лицо пот), вот-вот, вот эту твою инициативную бестолковку. Поди, обдумай хорошенько, что я тебе сказал, потом мне расскажешь. Правильно расскажешь, останешься полковником (жалко тебя, везучий ты, я такими не бросаюсь), неправильно расскажешь, пойдешь в сотники, а то и в рядовые. Ребята, помогите командиру на воздух выбраться.
Это был последний штрих к победе и был он так Бобру неприятен, тягостен (слава Богу - пронесло, но могло ведь запросто и... Тьфу!), что он только с помощью кружки меду сумел отодвинуть его подальше, совсем же забыть так и не смог.
К сумеркам все намеченное было сделано. Мертвые похоронены, раненые обихожены, пленные устроены на ночь. У рязанцев убитых оказалось почти девять сотен, раненых, не могущих передвигаться без помощи, около полутора тысяч. В загон к пленным пошли специально подготовленные Бобром люди (говоря по-современному - агитаторы), заводя разговоры о том, что из плена придется выкупаться, и за немалую цену, а не выкупишься, то и в Орду можно загреметь, и не лучше ль переходить на службу к московскому князю (ему добрые воины во как нужны), перетаскивать семьи и селиться, где понравится, а за это князь не только выкуп простит, но еще и от себя пожалует на обустройство. И хотя сразу никто соглашаться не кинулся, задумались из рязанцев многие.