Зачарованные клады России
Шрифт:
Прибывшие со стрельцами из Москвы стольник А.М. Бороздин и подьячий Приказа тайных дел П.Ф. Оловеников деятельно взялись за сыск. Их активным добровольным помощником стал помещик Житов — он доносил на крестьян, собирал слухи, искал свидетелей. Одной из первых жертв сыска пал "честный человек" Иуда Прокофьев — у него в огороде оказались схоронены три бруска утаенного серебра: как выяснилось, сын Иуды, Гришка, был в числе восьми пастушков — находчиков клада. Пришлось честному человеку подставлять задницу под кнут…
Энергичными мерами, с применением пытки огнем и расспроса с пристрастием, были разысканы четыре бруска серебра и два куска золота.
Что же это был за клад? Судя по описаниям серебряных "брусков", которые называли еще "карасями" и "лемешками", это были слитки серебра весом около 200 г (полфунта) "мерою в длину два вершка, шириною в вершок, а в толщину в полвершка" (9 х 4,5 х 2,25 см). Это описание полностью соответствует "гривне серебра" — главной денежно-весовой единице Киевской Руси, хорошо известной археологам и историкам. Гораздо интереснее изделия из "волоченого" и "свитого" золота, украшенного "лазоревыми камушками", — тут, увы, можно только гадать, что за "узорочье" попало в руки кутуковских пастушков, потомков тех "удальцов и резвецов рязанских", что сложили свои головы снежной зимой далекого 1237 года.
— Слово и дело государево за мной!
С этими словами московский жилец, дворянин Савва Тухачевский явился в Стрелецкий приказ. Немедленно доставленный "к роспросу", он показал, что ему известно о большом кладе, утаенном от казны.
В 1677 году, по словам Тухачевского, некий крестьянин монастырского села Городища явился к архимандриту Брянского Петровского монастыря и сообщил, что нашел большой клад: "За рекою Десною, в Карачевском уезде, вверху реки Снежети, в Верхопольском лесу в пустом городке старинное разбойничье положенье — денежную великою казну: девять кубов медных с деньгами с серебряными, да три куба золотых платиц, да ломаных образных окладов, да погреб со всяким ружьем да с ломаною медью".
Это сообщение вызвало у архимандрита большой интерес: предание о том, что где-то в здешних местах много лет назад подвизались многочисленные шайки разбойников, рассказывали давно, а в том самом Верхопольском лесу, где был найден клад, на самом берегу Десны, некогда стоял разбойничий "дворишко". Говорили, что здесь разбойничал чуть ли не сам Кудеяр, — "на том месте, где теперь лука, был дремучий лес, и в том лесу Куцеяр притон имел". Разбойников привлекали множество укромных мест по берегам Десны, где можно было легко укрываться — глухие лесные овраги, вековые дубы с дуплами в человеческий рост, непроходимая лесная глушь. Рядом — знаменитая на всю Россию Свенская ярмарка, куда съезжалось множество купцов с товаром и деньгами, — короче, все под рукой, от Москвы далеко, а в случае чего, литовский рубеж — вот он, рукой подать. Памятью о разбойничьих атаманах сохранялись названия лесных урочищ — Шашков лог, Зайцевы дворы, Калинов куст. А уж о кладах-то разговоров ходило…
Крестьянин-кладоискатель, рассказав про найденное сокровище, простодушно попросил архимандрита помочь вывезти клад, обещая за это пожертвовать часть находки монастырю на богоугодные дела.
Архимандрит послал за кладом вместе с находчиком монастырских служек с подводами и дворянина Савву Тухачевского, который в то время находился на службе в Брянском уезде. По дороге несколько провожатых из монастырских людей, не дойдя до клада пять верст, тайно сговорились с находчиком, "умыслили воровски" уйти от остальных, чтобы завладеть кладом. Скрывшись от Тухачевского, они "то великое положенье и денежную казну вынули и разделили меж себя".
По указу архимандрита монастырские служки разыскали и ввергли находчика клада в монастырскую темницу. Архимандрит некоторое время держал его в железах, но, по словам Тухачевского, сам имел доступ к сокровищам расхищенного клада: через служку он переслал Тухачевскому часть добычи — "тех находных денег пять рублев, да пуд старой ломаной меди, да двои мельнишные железа".
Эх, подвела жадность архимандрита! Ну дал бы он Тухачевскому больше — ничего бы не было. А тут дворянин, как он сам откровенно признался в Стрелецком приказе, счел, что его "во всем обидели". Архимандрит, прослышав о намерении Тухачевского "всех заложить", заметался, просил "на завладевших той казной не бить челом", ко поздно: дворянин уже скакал в Москву с изветом: "Вели, государь, там в Брянске розыскать подлинно, и вели, государь, тое казну взять на себя".
Однако к тому времени, когда Тухачевский принес свое челобитье государю, брянского архимандрита уже "в животе не стало". А когда Тухачевский в сопровождении московских сыщиков прибыл в Брянск, оказалось, что и монастырские холопы, завладевшие казной, не дожидаясь розыска, "с тою казною за рубеж ушли" — благо литовская граница была рядом…
Александр Лисовский, легендарный предводитель польских отрядов времен Смуты, который на самом деле гетманом никогда и не был, оставил по себе память не только в Польше, где с той поры всех отъявленных головорезов именовали "лисовчиками", но и в тех российских уездах, которые он с огнем и мечом "прорыскал" во главе собственной дружины, набранной им из таких же, как он сам, сорвиголов.
Там, где проходил Лисовский, оставалась пустыня. Грабили, убивали и жгли все подчистую. А пояса и шапки "лисовчиков" все больше и больше тяжелели от зашитых в них самоцветов, сорванных с боярских колпаков, и золотых перстней, срезанных вместе с пальцами с рук боярских жен…
В ярославской деревне Каменке долгое время рассказывали легенду о том, как близ Каменки в Смутное время после сражения гетмана Лисовского с русским войском воеводы князя Черкасского был зарыт большой клад с польским золотом.
После неудачного боя с русским войском поляки отступили к окраине села и, огородившись обозом, три дня сидели в окружении, отбивая атаки русских. На третью ночь осажденным удалось вырваться — налегке, без обоза. Накануне прорыва гетман приказал закопать золото, награбленное поляками в ярославских и костромских краях, чтобы оно не досталось в руки московитов.
Об этом событии рассказывалось в некоей старинной хронике, которая находилась в одном из польских монастырей. Какой-то беглый русский монах, бывший на послушании близ западной границы, стороной узнал об этой летописи. Ему удалось ознакомиться с рукописью и на основании ее сделать "кладовую запись". Эта "кладовая запись" побывала потом во многих руках, прежде чем не оказалась у солдата Орловского пехотного полка Якова Шуваева.