Зачем мы пишем
Шрифт:
Слухи обо мне распространились быстро, и другие университетские газеты, особенно для черных, начали публиковать мои стихи. Они у меня до сих пор лежат в картонном чемодане, который я купила за два доллара и девяносто девять центов в Порт-Гуроне в 1968 году. И знаете что? Некоторые из них не так уж и плохи!
На первом курсе, когда пришло время выбирать профилирующую дисциплину, я сказала своему куратору, что выбираю социологию. Он поинтересовался, зачем я это делаю: «Я читал твои статьи и не понимаю, почему ты не хочешь писать дальше. Сконцентрируй на этом все силы».
У меня рот открылся. Я не могла поверить в то, что услышала.
Я ходила на курс литературного мастерства, который вел афроамериканский поэт Измаил Рид. Он прочитал мой первый рассказ и сказал: «Терри, у тебя очень сильный голос». Мне всегда говорили, что у меня необычайно глубокий голос для женщины, поэтому я подумала, что он это имел в виду. Я тогда еще ничего не знала. Ничегошеньки.
После Беркли я переехала в Нью-Йорк и вступила в Гильдию писателей Гарлема — что-то вроде мастерской писателей Айовы, но для черных. Я прочитала им новеллу «Мама, сделай еще один шаг», которую написала на курсе у Измаила.
Когда я закончила, романист Дорис Джин Остин сказала: «Дорогая, это не рассказ. Это роман». Все кивали. Я еще не знала, что истории можно продавать, а они знали. К концу собрания я написала первую главу моей первой книги «Мама».
За «Маму» мне заплатили семьсот пятьдесят долларов — это было в 1987 году; первый тираж был распродан еще до того, как попал в книжные магазины. За «Дела житейские» мне заплатили семьдесят пять тысяч долларов — это было в 1989 году. Причем роман не попал в список New York Times, но продавался очень хорошо. Поэтому за роман «В ожидании счастья» я уже получила четверть миллиона долларов.
Роман вышел в 1992 году под шестым номером в списке New York Times. Я не могла в это поверить. Пока я участвовала в кампании в поддержку «Счастья» и ездила по шестнадцати городам, мой агент провел конкурс по продаже прав на издание в обложке. Она позвонила мне в Атланту:
— Терри, ты не поверишь. Почти один и два.
— Один и два чего?
Через полчаса она позвонила снова и сказала: «Опра хочет, чтобы ты пришла к ней в студию». Опра никогда еще не приглашала автора книг. С этого момента моя жизнь стала меняться очень быстро. Я переехала из Аризоны в Сан-Франциско. Все журналы, начиная с People, хотели взять у меня интервью. Я поднимала глаза, а в гостиной сидели журналисты из Time. Это было потрясающе.
Затем началась шумиха на тему, что черные тоже читают. Я возмутилась: «Черные всегда читали. Просто не было современного романа, который настолько взывал бы к их душам. Представьте, что множество белых покупают мою книгу. Кроме того, мы всегда читали много книг белых авторов. Соображайте».
Когда это все случилось впервые, моя жизнь стала совершенно другой. И мне это не понравилось. Отовсюду стали подходить люди, просить денег. Читатели писали мне свои грустные истории. Внезапно объявились какие-то забытые родственники. Я настолько была подавлена, что пошла к психиатру.
Я не меняла свой стиль для того,
После выхода «В ожидании счастья» и шумихи вокруг черного автора и черного читателя издательства начали выплачивать молодым афроамериканским писателям огромные суммы, предполагая, что в ближайшее время получат множество готовых Терри Макмиллан. А эти несчастные, получая большие авансы, подписывали контракты сразу на две или три книги и не понимали, что если первая книга пройдет нормально, а вторая — посредственно, то с третьей книгой тебя уже ни в какую рекламную поездку по стране не отправят. Молодые авторы еще не знали: они со своими книгами становятся лишь историей, если издательства не окупают вложений.
Их книги не продавались так, как «В ожидании счастья», они не отрабатывали авансы, и издательства начали наказывать этих писателей тем, что не предлагали новых контрактов. У некоторых авторов были договоры на миллион долларов. А сейчас от них избавлялись. Они не могут получить контракты, чтобы спасти свои жизни. Я знаю много таких. Это очень грустно. Очень грустно.
Многие белые писатели, получающие хорошие гонорары и продающие приличные тиражи, спокойно продолжают работать. Издатели готовы их поддерживать, невзирая ни на что. Ох, в любом случае будут продвигать и рекламировать. Они ездят по стране, получая большие деньги за выступления. Немногим черным писателям это удается. Обыкновенный расизм, вот что это.
Я знаю некоторых черных писателей — Ийанла Ванзант, например, — которые получают много денег, их книги становятся успешными, но не в том масштабе, на который надеялись их издатели. Не стоит и говорить, что издательства их не продвигали и не отправляли в большие книжные туры. С их книгами совершенно не работали. Издательства рассчитывали, что мои читатели побегут и начнут скупать книги афроамериканских писателей.
Это отражается даже на мне. У меня есть семьдесят страниц нового романа, и мне говорят: «Он мрачноват. В нем нет твоего фирменного юмора».
Я отвечаю: «Мрачноват? Правда?»
Знаете что? Белые постоянно пишут депрессивные книги. Чем она депрессивней, тем глубже, на их взгляд. Возьмем «Стеклянный замок» [25] . Или Кэтрин Стокетт — она может написать книгу о шестидесятых годах и судьбе черных служанок. Вы говорите о мрачности! Что в этом такого возвышенного? И тем не менее она была в списке New York Times на протяжении сотни недель. Но когда мы рассказываем о собственных бедах, то наши книги либо депрессивные, либо не интересны белым.
25
Мемуары американской писательницы Джанетт Уоллс о ее сложном детстве.