Зачем мы вернулись, братишка?

Рамазанов Алескендер

Шествие внезапно остановилось, и Акбар ткнулся носом в Джуму. Под потолком разлился жидкий синий свет. И стало совсем тоскливо – туннель кончался небольшим расширением и тупиком. И желание было только одно – вырваться отсюда в пустыню, в горы, в огонь – куда угодно, только из этого карстового мешка.

И вновь голос, на этот раз знакомый, Султан объявился!

– Вода в канистрах, по нужде – увидите нишу. Курить только там.

– А где водители тех машин, что ушли с Курьяновым?

– Это наше дело.

– Ничего себе. Минуточку… – дернулся Горшенев.

– Капитан, ты знаешь, что ты доставлял и кому? Ты знаешь имена этих людей? Позаботься о тех, кто рядом,

и о себе. Достаточно будет, если я скажу: их жизнь вне опасности, насколько это здесь возможно, но они к вам не вернутся. Они прибыли по назначению. А твое войско – с тобой. К выходу не приближаться. Охрана стреляет без предупреждения. Все, что будет нужно, узнаете позже.

А ничего не нужно, кроме одного – уйти отсюда. С боем, с кровью, но вырваться. И это желание туманит голову. Только ли ему? И как скоро оно вырвется наружу?

– Короче, вся слава тем, кто через Термез выходил. Оркестры, киношники. А у нас все проще было. Гнали так в Туругунди, что отливали на ходу. Я в «секретке» ехал с лейтенантом, «Кунг», конечно, опечатан, вроде как документы, на деле – бакшиши штабные. В каком-то кишлаке по колесам врезали. Наших – никого. Еле дотелепались. А на границе – негр, здоровый такой, берет голубой, а с ним подполковник носатый, переводчик. Оружие сдали под расписку – вот и весь вывод был. Я потом, сдуру, на этот крест знаменитый пошел сфоткаться. Зря. Недаром тамошние парни говорили, что кто к кресту подойдет, то надолго тут останется. А я как же, после Афгана: не пугай деда мудями!

За спиной зашуршали обертками галет. Рубцов тоже баланду травит. Раздает, жует, рассказывает.

– …Вокер. Ну, из Московского ВОКУ, понятно? Погоны вышитые, сапоги бутылками. Нормальный лейтенант, но по жизни – залетный. Он так и сказал комдиву, что его в ВДВ в наказание служить отправили. Раз в карауле, в бетонном дворике, решил тренировку устроить. Отрабатывал нападение на пост. Вот, трое идут на часового и команды его не выполняют. Что делать? Боец все прокричал, затвор передернул, а потом с автоматом, по плану, прыгнул в окопчик. Зацепил спусковой крючок и дал «короткую». Все правильно – в карауле пустых рожков не бывает. Две пули мимо, а третья навылет пробивает лейтенанту бедро, рвет артерию, уходит в забор – осколком бетона караульному глаз вышибает, потом застревает в голени у сержанта.

– И что с ним сделали?

– С кем?

– Ну, этим, квакером?

– Вокером! Ничего, списали на пенсию, без ноги. По самые яйца отрезали. Это я к тому, что в каменных да бетонных мешках стрелять или гранату метать – себе дороже.

У них гранаты? А если метнуть в проем, туда, где эти чертовы гномы. А потом вперед? Нет, за три секунды, пока запалы сгорят, успеют покрошить. Тупик. Снаружи, а главное – в голове. Хотя вот же, рассказывают анекдоты из жизни. Глушат страх, безнадегу? А что еще нужно сейчас? Успокоиться, не суетиться. Клиент серьезный. Тьфу, и тут бляди из головы не идут. Ну да, есть такое свойство у адреналина – кругом чума, а нам кого бы трахнуть. Что-то знакомое, а? «Декамерон». О, классика! Только там – семь на все согласных баб и три мужика во дворце на зеленой лужайке. А здесь, кроме зеленой тоски, десять мужиков, от которых свиной тушенкой и потом несет. Но чем черт не шутит! Аллахвердиев встряхнулся, пересел поближе к бойцу, который до этого рассказывал о прозаическом выводе войск через Кушку.

– Про крест – это правда. Но там часовенка, с обратной стороны. Свечку надо было поставить.

– Во-во, – обрадовался рассказчик удачному продолжению, – святому дерьму молитву вознести. Ха-ха!

– Как это, дерьму, ты чего?

– А так – там эта часовенка,

ниша за крестом – вся в говне. Вроде, как на крест поднялся, так и усрался. А может, у них там, в Кушке, обычай такой был?

– Не было такого обычая, просто скотина всегда гадит, где ей страшно, – твердо сказал Аллахвердиев, внутренне дрогнув от пророческой «мерзости запустения». – А есть предложение, мужики. Пусть каждый, кто хочет, историю расскажет. Про себя, про Афган. Все дело легче пойдет. А?

Молчат. Хорошо, во тьме глаз не видно, наверное, смотрят, как на безнадежно больного. Тоже, мол, массовик-затейник нашелся. Выручил Рубцов.

– От второго лица и без имени героя можно?

– Можно и от третьего лица, и от двух лиц, Коля, – под общий смех заключил Акбар.

И посыпалось:

– А припиз…нуть? Без этого баланды не стравить!

– А если они пишут? Прослушка у них?

– Обязательно про Афган? А если что про другое?

– Имена можно менять?

– Все можно. Только без мата, договорились? Скажу почему: если слушают нас, то моджахеды матерных русских слов не любят. И наказывают за сквернословие.

– Что, стреляют? – озадачился невидимый басок.

– Нет, палками колотят. Тоже не сладко. Ну, кто первый?

На несколько секунд в подземелье воцарилась тишина. Потом тот же басок, виновато хохотнув, заявил:

– Знаю одну интересную историю про афганскую крысу. Рассказывали мне ее ребята, своими глазами видели, а чем дело кончилось, это я по дембелю узнал, случайно. Где – неважно. Не то место, чтобы добром вспоминать. Начало всему было под Гардезом.

САРЬЯНА

Взвод два месяца стоял в боевом охранении. Место спокойное. Так, по ночам «духи» постреливали, пару раз на позиции «эресы» залетали. Почему-то зажигательные, хотя жечь на этом склоне было нечего – а трава еще в мае выгорала. Да это они наобум пускали. Как-то в батальоне в сортир засветили. Станки у них какие – две доски, уголок? Но завелся у «духов» приличный снайпер. И выцелил – хорошо так зацепил одного молодого, вырвал полчелюсти. На голову всю жизнь – инвалид! Конечно, потом «зеленку» ближнюю проутюжили, так, для профилактики, вместе с афганцами. У нас это строго было – без «зеленых» в кишлаки не соваться. Правда, там, внизу, все наоборот выходило – сарбозы на окраине мнутся, а мы в дувалах, как в лабиринте.

Так вот, после этого снайпера был приказ: окопы, траншеи до полного профиля, да еще вынести вперед несколько ходов, мол, примелькались на одном месте. Июль, чего объяснять! Земля – камень сплошной. Ну и долбали – раненько с утра и ближе к вечеру. И на новых ходах наткнулись ребята на странную нору. Дырка, сантиметров двадцать, как лисья или барсучья. С раскопа срезали, а оттуда посыпались – то ли котята белые, то ли щенки по виду. Слепыши, в комочки свернутые. Говорили потом, что со страху, неизвестно какого, потоптали их. Нашелся юный натуралист – сунул черенок лопаты в дыру. А оттуда, как молния, белая длинная зверина. Пальца большого как не бывало! Он и сообразить не успел. А эта тварь – назад в нору. Понятно, магазин туда разрядили. Потом, для верности, гранату пихнули. Шуму было! Хотели списать чуть ли не на самострел пальцы оторванные. А какой смысл? Пацан в «дедах» ходил, ума, правда, палата. Но палец-то будто бритвой срезало – так не отстреливает. А пока суетились, перевязывали, и никто и не заметил, что крендель один, чмо зеленое, полуживого слепыша подобрал и за тельник засунул. Как усечь? Оно же молодое, живот в обратку, да кто там с пузом ходил? Начфины да зампотылы. Но у них это называлось: штабная грудь.