Зачем Жить, Если Завтра Умирать
Шрифт:
Лецке узнал ещё много чего. Мезряков по обыкновению был критичен, его ирония все больше походила на ворчание, и в этом, помимо привычного для него скепсиса, сказывался возраст. Ничего, зато он узнает, что такое любовь, подумал про него Лецке, трогая его кожаное копье. Они предались страсти. До изнеможения любили друг друга. А ночь всё не кончалась. Это была самая долгая ночь в их жизни, которую стаей крикливых птиц вспугнул рассвет. Но они этого не застали. Сломленные усталостью, они отсыпались весь следующий день.
В тот день мать Оксаны Богуш не вышла
В последний путь провожали недолго. Услышав, что пора прощаться, Оксана прикоснулась холодными губами к ледяному лбу. Она не плакала, механически отойдя в сторону, когда гроб стали заколачивать. У неё не появилось слёз, и когда его на верёвках быстро опустили в могилу и ещё быстрее забросали землей. Оксана Богуш стояла на пустом кладбище, смотрела, как хоронят её мать, и думала о том, почему привыкшие к тяжёлой работе могильщики так сильно вспотели, почему у них одинаковые кепки, которые они то и дело приподнимают, утирая лоб, и почему они не вынимают сигарет изо рта. И ещё она думала, что мать, наконец, развязала её, и ей теперь будет лучше. А стало хуже.
В опустевшей квартире Оксане слышался скрипучий голос, доносившийся из-за закрытых дверей, так что, вскакивая, она настежь распахивала их, а по вечерам ей мерещилась, что мать сейчас выйдет темного угла и зашаркает к себе в комнату, громко спустив "собачку". Оксана щёлкала выключателями, засыпая со светом, но чаще проводя бессонную ночь. Её нервы были на пределе. Она старалась меньше бывать дома. Но идти ей было некуда, а поделиться страхами не с кем. В Москве у неё, правда, имелись родственники, но, как водится в мегаполисе, они давно не поддерживали отношений. Зачем, когда у каждого своя жизнь? К тому же, после того как Оксана не сообщила им о смерти матери, путь к ним был отрезан.
Оксана бесцельно бродила по улицам, стояла под темноликими иконами Богоявленского собора, пытаясь молиться, сама не зная о чём, а потом до закрытия просиживала в кофейнях. К полуночи она совершенно успокаивалась, её почти смаривал сон, но, возвращаясь в свою квартиру, Оксана вздрагивала от скрежета, с которым её ключ открывал дверь. В прихожей она щёлкала выключателем, потом, не снимая обуви, зажигала свет в комнатах, понимая, что проведёт ещё одну бессонную ночь. Не надо бояться ада, мы все прошли его на земле. Оксана Богуш попала в один из его бесчисленных отсеков, приговорённая не смыкать глаз, встречая на кровати серый рассвет. Она вспоминала Мезрякова, Лецке, звонок
Московская ночь не тиха - возле домов паркуют машины, то здесь, то там воет сигнализация, а во дворе у Мезрякова к тому же собирались подростки. Ночи были душными, и в распахнутые настежь окна неслась музыка, к которой преобладали ударные, и заливистый смех. Голоса у подростков ломались и проникали в каждую щель.
– Моя немецкая натура негодует, - выходил из себя Лецке.
– И главное, в доме никто не возмущается! Спуститься, разогнать?
– Моя еврейская осторожность подсказывает, что лучше вызвать полицию.
Но до этого не доходило. Оба знали, что скорее, чем она приедет, подростки угомонятся. И действительно, часам к двум они расходились, оставляя на детской площадке банки из-под пива. А до этого оставалось терпеть, лежа с открытыми глазами, спасаясь Бранденбургскими концертами, которые заводил Мезряков, прокручивая чёрную виниловую грампластинку. Или заниматься любовью. После бессонных ночей чувствовали себя разбитыми и утром шли в парк. Пришла пора делиться муравьиным семействам, и в воздухе роились крылатые самки, которые лезли в сумки, за шиворот, под бейсболки, бесцеремонно щекотали подмышки.
– Вот же устроила природа!
– чертыхался Лецке.
– Не блюдёт наши интересы, - прихлопнув на щеке мошку, смеялся Мезряков.
– Похоже, ей плевать на своего царя.
Маршрут был одним и тем же, по тропе мимо кустов, где месяц назад с пистолетом караулил Мезряков, на этом месте оба улыбались, потом, пересекая липовую аллею, выходили на Майский просек и у пруда кафе "Лебяжье" кормили лебедей. Лецке обнимал Мезрякова, склонив ему голову на грудь, как в первый раз у него в квартире.
– Я знал, что вы этим кончите, - усмехнулись раз у них за спиной. Тот самый толстяк в майке с изображением президента, с которым когда-то здесь сцепился Мезряков. Он похлопал Мезрякова по плечу.
– Проваливайте, - сбросил тот его руку.
– Я вас не звал.
– Вам нужна помощь. Бог от вас отвернулся, а сатана не дремлет.
– Идите к чёрту!
– вспылил Лецке.
Толстяк снова усмехнулся.
– А всё же лучше бы вам уехать, у нас таким не место.
– Каким?
– Содомитам.
– И чем же мы вам мешаем? Тем, что не покупаем обувь, которой вы торгуете?
– Обувь здесь ни при чём, это всего лишь хлеб насущный, - с достоинством ответил толстяк.
– Речь идёт о духовном. Ваша любовь греховна.
– А у вас любви и вовсе нет. Кстати, ближнего осуждать большой грех. И за что? Что он не такой, как вы?
Толстяк посмотрел снисходительно. Он явно не собирался вступать в диспут.
– Не забывайте, вы живёте в православной стране.
– Разве? А я думал, Россия пока ещё светское государство.