Зачем Жить, Если Завтра Умирать
Шрифт:
– Вы кто?
– спросил врач, пока санитары перекладывали Антона на носилки.
– Брат. Можно вас сопровождать?
Он кивнул.
– А что случилось?
– Его избили.
– Звонили в полицию?
– Нет.
Больше он вопросов не задавал. Машину трясло, и бледное лицо Антона с полуоткрытым ртом подрагивало на подушке. Везли в ближайшую больницу, а она в трёх шагах.
– Куда его?
– спросил я в приёмном отделении.
– В реанимацию. А что произошло?
Я рассказал. Антона увезли на каталке. Меня попросили задержаться.
–
– вскоре подошла медсестра, протягивая мне свёрток.
– Заберите вещи.
Я взял не глядя. Она тут же развернулась. Но я остановил её за руку.
– Что с ним будет?
– Все вопросы завтра. Позвоните.
Записав номер телефона, я вышел в ночь. Было холодно. Зажав сверток подмышкой, я закурил. Потом нашел в мобильном Антона его жену, отправил эсэмэску: "Антон в реанимации. Его избили". И дал адрес больницы. Остаток ночи я провёл за бутылкой, уставившись в окно. "Это случайность или закономерность?
– стучало у меня в висках.
– Случайность или закономерность?" А если закономерность, то чем мы помешали? Тем, что не похожи на остальных? Что рассказывали друг другу сказочные истории? Делились несбыточными мечтами? Я ломал голову, пока рассвет не резанул по глазам. Только что я звонил в больницу. Сказали, что состояние Антона среднетяжёлое. Странная формулировка. Я переспросил, что ему грозит. Возможно, все обойдётся, а возможно, дело закончится инвалидностью. Я готовлюсь к худшему".
Мезряков протянул руку к мыши, но прежде, чем ею щёлкнуть, добавил:
"Таким было недолгое счастье Владислава Мезрякова".
Оксана Богуш узнала о случившемся от жены Лецке.
– Ну вот, доигрались, я знала, что этим кончится, - трещала та по телефону, прикрывая смущение.
– Он был у меня накануне, я предлагала ему вернуться, но - нет. Теперь пусть сами и расхлёбывают!
Оксане Богуш сделалось страшно. Она была набожна и чувствовала, что совершила нечто ужасное.
– И зачем я вам поддалась, - тихо произнесла она.
– Это проклятое заявление.
– Ну нет, милочка, не надо искать виноватого, - рассмеялась жена Лецке.
– Идея была ваша.
Оксана Богуш повесила трубку. Жена Лецке тут же перезвонила.
– Да успокойтесь же, не казните себя, мы обе хотели как лучше. В конце концов, произошёл несчастный случай.
Оксана Богуш расплакалась.
– Когда навестите его, передайте, что я раскаиваюсь.
– Хорошо. Но он пока без сознания.
Когда закон не действует, остается взывать к совести. Поэтому на Руси о ней так любят говорить.
В Москве умеют футболить, отправляя по инстанциям. Проситель превращается в теннисный мячик, по которому лупят все, кому не лень. Но Мезряков знал московские порядки и в полицейском отделении сразу пошёл к начальнику. Седеющий полковник сидел за безвкусным казённым столом под накренившимся портретом президента. В стакане с авторучками торчала чёрно-оранжевая лента. Под люстрой вились мухи. Оторвавшись от бумаг,
– Заявление от потерпевшего?
– не читая, спросил полковник. У него оказался отрывистый, лающий голос.
– Он в коме. От меня.
– Вы родственник?
Мезряков уловил насмешку и понял, что полковник в курсе произошедшего.
– Я его сожитель, и вам это хорошо известно. Вы собираетесь возбуждать дело?
Полковник пробежал глазами заявление.
– Чудовищный случай! Я слышал. У вашего сожителя был пистолет. А разрешение на хранение?
Для Мезрякова это была неожиданность. Никакого оружия рядом с Лецке он не обнаружил.
– Это семейная реликвия, - нашёлся он.
– Память об отце.
– Под стеклом. Она должна быть под стеклом. В ход её не пускают.
В Мезрякове закипала злость.
– Так вы будете возбуждать дело?
– О незаконном хранении оружия?
– Нет, по факту избиения.
– Тут нужно заявление родственника.
– Но я свидетель.
– Вы видели, кто бил?
Мезряков понял, что полковнику известны детали. Он, как улитка, прятался за формальностями. Мезряков сбавил тон.
– Хорошо, давайте начистоту. Мой друг, вероятно, останется инвалидом. Вы хотите оставить это безнаказанным?
Полковник вздохнул. Казалось, он перестал притворяться. Или это был следующий эшелон обороны?
– Конечно, вина есть. Но это как посмотреть. С их стороны была самооборона. Зачем вашему другу было размахивать стволом?
– Но его оскорбили!
Мезряков чувствовал, что ведёт себя глупо, и от этого разозлился ещё больше. А полковник стал сама любезность.
– Э, мало нас оскорбляют? Даже полицейских. А теперь представьте. Я привлекаю подростков, а они предъявляют пистолет. Терять-то им нечего. И чем это обернётся для вашего друга?
Мезряков обратил внимание, что он назвал Лецке "другом", а не сожителем. Похоже, началась игра в доброго полицейского.
– И что вы предлагаете? Замять?
Полковник пожал плечами.
– Ну зачем так. Паритетное начало. Вы забираете заявление, я возвращаю пистолет. Думаю, будет справедливо. И в ваших интересах.
Мезряков не шевелился. Полковник уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Мезряков не шевелился.
– Но согласитесь, ваш друг сам нарвался, - не выдержал полковник.
– Кто же ночью гуляет? Да ещё один? Мы к каждому охрану не приставим, людей и так мало.
– В общем, не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
– Да уж, на улице, чай, не Франция, - неожиданно продолжил полковник.
– Но это написал еврейский поэт.
Мезряков удивился, что полицейский знает Бродского.
– И что?
– Евреи везде в изоляции. В самоизоляции. Уже тысячи лет. Народ в народах. Я восхищён.
Да, это была игра. На Мезрякова смотрели тусклые глаза, существовавшие, как и рот, отдельно от лица. Он понял, что ничего не добьётся.
– Это не ваши глаза, где вы их взяли?