Зачеркнутому верить
Шрифт:
– Что случилось?
– С двигателем что-то… Обороты падают, глохнет… А у товарища подполковника сердечный приступ.
– Падаем? – почти равнодушно спросил старший лейтенант, словно уже согласился с участью погибшего в авиакатастрофе.
– Попытаемся сесть на авторотации… Я, правда, ни разу не пробовал, но когда-то приходится все делать впервые, и это тоже сделаю… Садись в кресло и пристегнись хорошенько…
Мне захотелось назвать его по имени. Я всегда звал его Саней, но майор Оглоблин называл его Анатолием. А Оглоблин знает его настоящее имя.
– Садись, Анатолий… Я попробую остаться в живых и вам с товарищем подполковником жизни спасти. Надеюсь, получится…
– Пожить-то еще хотелось бы… – спокойно сказал Аграриев и ушел в салон, чтобы сесть в мягкое кресло и пристегнуться.
– Мне тоже еще нужно дочь жизни научить… – не оборачиваясь, сказал я.
Подполковник Сокуров, кажется, совсем потерял сознание. А на меня легла дополнительная
Не знаю, как у других, но у меня чисто русский характер, я крепчаю, когда меня бьют. И потому в момент повышенной ответственности наступает и повышенная концентрация всех чувств и сил. У меня повышается внимательность, работоспособность, обостряются память и сообразительность. И это все, вместе взятое, часто выручало меня, как и тех, с кем я был связан. В данном же случае дополнительно на меня легла ответственность за жизни двух человек. Значит, я тем более обязан справиться.
Сверху мне было хорошо видно пространство. Недалеко выделялся удобный плоский пригорок, покрытый невысокой травой. Я прикинул расстояние и понял, что машина, если сейчас какое-то время не сбрасывать скорость, дотуда дотянет. Надеясь получить совет, я глянул на подполковника Сокурова. Он, мне показалось, даже не дышал. Я протянул руку к его горлу. Пальцы легли чуть выше ларингофона. Там отчетливо прослушивался пульс. Сонная артерия работала, значит, мозг не отключился, не умер. Следовательно, и сам человек был еще жив. Хотя горло показалось мне ледяным, даже пальцы холодом обдало. Я взял подполковника за руку. Она была ледяной. Обычно это бывает при инфаркте. Я еще раз посмотрел на площадку, которую наметил для посадки. Потом коротко глянул на Сокурова и понял, что нести его оттуда до дороги будет сложно. Подполковник широкоплечий и массивный, а значит, тяжелый. Конечно, вдвоем с Аграриевым мы донесем его до дороги. Но… Я еще раз посмотрел вниз. И решил, что садиться лучше рядом с дорогой. Так будет возможность остановить любую проходящую мимо машину и отправить больного в ближайшую больницу.
Закрепленный на груди коммуникатор «Стрелец» истерично замигал зеленой лампочкой. Внутренняя связь группы… Или Аграриев не желает отстегиваться, но хочет что-то важное, с его точки зрения, спросить, или Сережа Логунов желает пообщаться. Я нажал на кнопку.
– Командир! Ты где потерялся? – раздалось в наушниках шлема.
Старший лейтенант Логунов говорил радостно и вообще, судя по голосу, был довольный. А ему-то что расстраиваться! Он свою часть работы выполнил безукоризненно, что я, как командир группы, обязан отметить в рапорте на имя полковника Самокатовой. Генерал убит. Племянник тоже. Должно быть, полковник Самокатова встретит Сережу радостной улыбкой и отправит на недельку отдохнуть с семьей. Нас же с Аграриевым, судя по всему, ждет внутреннее расследование. Хотя, Аграриеву, вероятно, это расследование ничем не грозит. Он может в расследовании участвовать только в качестве стороннего свидетеля. Он по большому счету тоже свою часть работы выполнил идеально. Только у меня одного вышел «прокол». Принесла же нелегкая этого старшего следователя Халидова! Как раз туда принесла, где мои пули ждали противника.
– Сережа! – строгим голосом вмешался в разговор Аграриев, Он умел, когда хотел, говорить строго и властно. – Не мешай командиру. У нас нештатная ситуация. Отказал двигатель вертолета, а у пилота сердечный приступ. Командир пытается посадить машину в режиме авторотации. Не сбивай его, он никогда еще таких посадок не совершал и потому, наверное, сильно потеет…
А я и не заметил, пока не услышал эти слова. По лбу у меня действительно обильно катился пот и даже глаза щипал. Аграриев увидел это, только на несколько секунд заглянув в кабину.
– Ты где, Сережа? – спросил я.
– В Моздоке. Совершил посадку, только что вернулся с летного поля в гостиницу. Узнал, что вас еще нет. Тут тоже вертолет ждут. А самолет уже котлы кипятит, пар нагоняет. Тоже нас ждет.
Ко мне вдруг пришло ясное осознание неслучайности данной ситуации. Слова подполковника Саенкова совместились с его же словами, сказанными другому экипажу вертолета. И повторение ситуации никак не может быть случайностью. Нас с Аграриевым просто пытаются уничтожить. И даже не пожалели при этом подполковника Сокурова. Что с двигателем, пилот вертолета понять не мог. Здесь, я думаю, поработали специалисты. В принципе моего знания автомобильного двигателя хватало для того, чтобы предположить аналогию с двигателем вертолетным. К примеру, там, в вертолете, тоже должна быть дроссельная заслонка. Если на зажиме тросика, который двигает эту заслонку, с болта просто
При этом я отчетливо понимал, что убить пытались именно меня, вероятно, как виновника срыва операции ФСБ. И не пожалели при этом ни старшего лейтенанта Аграриева, ни подполковника Сокурова. Они просто должны были умереть вместе со мной, попутно и не вызывая подозрений. При попытке прямого убийства я мог оказать серьезное сопротивление, а это могло вызвать скандал. Теперь меня интересовал только один вопрос: полковник Самокатова была заодно со своим родственником подполковником Саенковым или нет? Ответ на этот вопрос мог подсказать мне, стоит ли доверяться Алевтине Борисовне. С одной стороны, полковник в состоянии обеспечить мощное прикрытие, если в этом появится необходимость. Кроме «Сектора «Эль» никто, пожалуй, не сможет у нас в стране прикрыть от ФСБ. Разве что еще ГРУ с соизволения центрального аппарата. Причем прикрытие может быть любого уровня, от смены всех данных до отправки на службу куда-нибудь далеко-далеко, вплоть до чужой страны. А вот если полковник с Саенковым заодно, то я даже не представляю, как мне поступить. В любом случае опускать руки и ждать, когда кто-то поднимет на меня оружие и нажмет на спусковой крючок, – это совсем не в моем стиле.
Вообще я многократно убеждался, что самые верные, часто неожиданные мысли и откровения приходят всегда не вовремя. То есть тогда, когда думать о чем-то постороннем, даже если это постороннее – твоя жизнь, никак нельзя, просто некогда думать о постороннем. Возможно, этому есть какое-то эзотерическое объяснение. Может, какой-нибудь особый центр в сознании открывается именно в момент наибольшей опасности.
Короче говоря, думать об этом было некогда, а не думать – никак нельзя. Если думать о том, что авария вертолета умышленно подстроена, чтобы меня убрать, то человек, который распорядился подстроить аварию, своей цели добьется. Когда мысли мечутся, невозможно сконцентрироваться на необходимых действиях. И я силой воли отбросил от себя то, что мешало спасению. И моему собственному спасению, и спасению старшего лейтенанта Аграриева, и подполковника Сокурова, если, конечно, его возможно спасти, то есть если он доживет до момента встречи с врачами-кардиологами. Однако передать подполковника врачам-специалистам в воздухе было невозможно хотя бы потому, что они летать не умеют как ангелы и вообще чаще всего даже по характеру совсем не ангелы. А чтобы передать, мне требовалось приземлиться. И я нашел новое место для приземления. Рядом с дорогой. Площадка там была с небольшим уклоном: я мог зацепиться хвостом за поверхность. Но приходилось рисковать. Пусть и хвост отломится – это не так страшно. ФСБ найдет средства для покрытия издержек. Но человека можно будет спасти.
Внезапно мне в голову пришла интересная мысль.
– Анатолий! – позвал я по связи.
Аграриев не отозвался. Я посмотрел на свой коммуникатор и включил общий внутренний вызов, видимо, Аграриев предпочитал сидеть без шлема, а потому и связь отключил. Но я даже обернуться к двери не успел, как он ответил:
– Слушаю, командир.
– Спроси Лабу, сможет он снова вылететь и нас с тобой забрать с дороги? Если сможет, передай ему на планшетник наши координаты. Мы недалеко. Главное, чтобы его воздушный велосипед нас двоих забрать сумел.
Я слышал, как Аграриев беседовал с Лабой, который должен был мой вопрос тоже слышать. Но Лаба ждал объяснений в необходимости своего полета. Потом стал объяснять. Проблем с весом для двоих, как выяснилось, не было. Была проблема только в размещении. Можно было одного посадить на колени к другому. Но можно было и другую возможность использовать. Именно этот автожир «Егерь» имел дополнительный грузовой контейнер между стабилизатором и толкающим маршевым винтом. Если кто-то из нас согласится лететь, согнувшись в три погибели в грузовом контейнере, то Лаба заберет нас. А может забрать и по одному, если расстояние невелико. А по моим расчетам, мы преодолели уже больше половины пути от Махачкалы до Моздока, то есть оставалось километров сто шестьдесят – сто семьдесят [2] , хотя в штурманскую карту я не заглядывал, а ориентировался только по ощущениям после первого полета.
2
По прямой линии путь от Махачкалы до Моздока составляет 245 километров.