Задиры (сборник)
Шрифт:
— Как я понимаю, в той мастерской можно за день вполне наглядеться на людей.
— Там другое. Ей нравится на эстраде. Для нее это… ну как колдовство.
— Я б ей показала колдовство. Красуется там невесть перед кем. Это при живом-то муже, да и девочка подрастает.
— Ну, вы старомодны, миссис Сагден. И считаете, все должны быть как вы.
— Я словно мамаша с тобой говорю, так ведь? Между нами и десяти лет разницы нету. — Она поставила на стол яичницу с ветчиной. Теперь в одной руке была буханка, в другой застыл нож. — Знаешь, хочется думать: с годами прибавилось хоть немного ума.
— Выходит по-вашему, я и работать ей должен запретить.
— А что? Имело бы смысл. Ведь целый день работает на этого типа, да еще по вечерам ходи с ним куда попало. Она ж, считай,
— Ну не каждый вечер она уходит. Вы же не хотите сказать, что…
— Я ничего не хочу сказать. Только вижу я легкомыслие, которому следует положить конец. Ну ешь, а то остынет.
— Может, это у меня не все как следует.
— У тебя? — Она снова посмотрела ему прямо в глаза. Нож на этот раз застыл, не дорезавши хлеб.
— Я ведь не зарабатываю столько, чтоб у нас было все нужное. И дома мало бываю. Чего же тут удивляться, приходится ей работать, а развлечься тоже хочется.
— Эге, многие женщины тоже бы… — Она умолкла, словно боясь наговорить лишнего, затем двумя резкими взмахами отрезала кусок хлеба. — И что это ты вечно себя принижаешь, чурбан этакий! — Она отвернулась, и то, что сказала затем, прозвучало тихо и даже невнятно, как намек, что разговор окончен: — Ты вправду чурбан, иначе давно бы указал мне: не суй нос в чужие дела.
Именно так и надо ему поступить — или больше здесь не бывать. Да жаль. Лучшего пристанища не найти. Она стояла к нему спиной и молчала. Брайен взял кусок хлеба, обмакнул в желток и принялся за еду.
— Ну вот все и устроилось, Глория, твой папа будет дома.
Девчушка сидела на диване рядом с Брайеном, уставясь на голубевший прямоугольник телеэкрана. Музыка неожиданно зазвучала очень громко, изображение дрогнуло, фигуры заколебались. Так бывает, если смотреть сквозь потревоженную воду.
— Ох, всегда так, — сказала Глория, — портится на самом интересном. Пап, покрути там какую-нибудь ручку.
— Я уж отлаживал, — ответил Брайен. — Наверно, помехи.
— Нет, сам телевизор барахлит, — вмешалась Джойс. — Пора нам завести новый, — Она рассеянно оглядела комнату. — Куда это я дела свою расческу? Ты, Глория, не брала? Я у тебя спрашиваю, Глория.
— Нет, мам.
Джойс стала отодвигать диванные подушки.
— Вот она где. — Став на коврик перед камином и смотрясь в висящее там зеркало, она начала причесываться. В бледном золоте ее волос попадались пряди, отливавшие серебром, если на них падал свет, причем было это не от возраста, с детства осталось, но смущало Джойс, и она иногда заводила речь, не перекраситься ли полностью в блондинку. Брайен был против.
— Мам, мне не видно.
— Потерпи минутку. Я совсем опаздываю.
— Где у вас сегодня?
— В клубе «Зеленый лес».
— Публика у них ничего?
— Не знаю. Если такая же, как во всех других рабочих клубах, то им подавай только певцов да комиков.
— Мам, а покажи свой костюм.
— Опять ты, Глория… Ну обязательно, как только мне уходить. Ты же видела его столько раз. Я опаздываю, дорогая.
— Ну, мам, только одним глазочком.
— Уж ладно, если обещаешь вести себя хорошо и слушаться папу, когда подойдет время спать.
— Она всегда слушается, так ведь, малыш?
Джойс скинула юбку, открылся эстрадный костюм, с блестящей отделкой, с высоким вырезом на бедрах, открывавшим во всю длину ее прекрасные ноги, обтянутые сетчатым нейлоновым трико. Она уставила одну руку на бедро, взмахнула другой и слегка повернулась на одной ноге.
— Та-ра-ра!
При этом она искоса взглянула на Брайена, в опасении прочесть недовольство на его лице. Странное дело, но в доме костюм всегда выглядит более смелым, чем на эстраде. Становилось неловко вот так показывать себя в семейной обстановке, хотя вечером, на подмостках, она не испытывала никакого смущения, демонстрируя свои ноги перед совершенно незнакомыми людьми.
— Мамочка, какая ты красивая.
— Да, любимая, держусь. Пока что мне вслед оборачиваются. — Джойс окинула взглядом свои ноги. — Несколько кружек пива, этакие ножки — и Леонард эту публику хоть до смерти разделывай.
Игривость слов скрывала ощущение вины, не оставлявшее Джойс, глупое ощущение. Брайену вроде бы все равно. Лицо его, когда он мельком взглянул, а потом снова уставился на экран телевизора, ничего не выражало. Джойс стала натягивать юбку и скоро собралась уходить.
К половине десятого Леонардо закончил первую часть своей программы — заурядные штуки с цветастыми шелковыми платками, со стальными кольцами, которые таинственным образом переплетаются друг с другом, а после вновь разъединяются; точно рассчитав, сколь долго выдержат зрители показ подобного рода фокусов, он в завершение извлек Джойс из кукольного домика, который, как все только что видели, был пуст. Затем наступало самое главное, его конек, когда аудитория, хотя бы лишь солидаризуясь с отдельными своими представителями, могла принять участие в действии. Бывало, любопытные выспрашивали у Джойс о секретах Леонардо, а когда она уклонялась от ответа, то восклицали: «Известное дело, все это одни трюки!» Конечно, трюки. Все дело в мастерстве, с которым Леонардо подает свое трюкачество, будто оно легче легкого. Всего-то навсего. Однако гипноз — совсем другое. Всякий раз можно убедиться в его неподдельности. Джойс однажды видела, как Леонард усыпил половину зала, всех их заставив по-дурацки сцепить пальцы на собственных затылках. Так и сидели, пока он не позволил высвободиться. Себя Джойс никогда не видела в ходе представления, в котором сама участвовала, лишь догадывалась, как это выглядит: Леонард фотографировал на одной из первых репетиций и показал ей снимок. Она тогда не смогла подавить в себе чувство неловкости, а чтобы скрыть его, посмеялась: «Трудно даже представить, чего только вы не можете заставить меня выделывать под гипнозом». — «Как правило, объект гипноза не совершает то, что противно его природе, — растолковал Леонард. — Однако вместе с тем как знать, что за силы дремлют в людях? Вышла у меня раз на сцену молодая дама, и напало на нее бесконечное желание все с себя снять. Срочно пришлось будить ее, чтоб обойтись без неприятностей».
Концертный зал клуба был почти полон, люди сидели вдвоем, втроем или вчетвером за небольшими столиками, а между ними лавировали официанты. Джойс всегда поражала легкость, с какой Леонард подлаживался под любую аудиторию. Ей в основном просто надлежало стоять на сцене, быть красивой и подавать на длинном кие нужные предметы, а Леонард непрестанно семенил туда-сюда, лучась обаянием; его безупречный вечерний костюм и прилизанные черные волосы заставляли Джойс вспоминать светских богачей, героев голливудских комедий тридцатых годов, которые прожигали жизнь в фешенебельных отелях и пили шампанское в несметных ночных клубах. Поначалу ей бывало не по себе от презрительных реплик, которые он иногда цедил вполголоса в адрес недостаточно внимательной публики, которая слабо воспринимала и не умела оценить его искусство; теперь она свыклась с этим и неизменно была сценична и очаровательна. Полупрезрение, с которым Леонард судил об интеллекте большинства людей, для которых выступал, обостряло удовольствие быть с ним заодно, соучаствовать в профессиональных секретах, непосредственно наблюдать тайны мастерства. С Джойс он всегда предельно учтив, она никогда не встречала более воспитанного человека. Когда она бывала рядом с ним, казалось, ей приоткрывается более прекрасный мир, и тем острее становилось удовольствие от пребывания на сцене. Порой ее интересовало, какая у него сексуальная жизнь, чем заняты мысли в свободное от дел время, а может, он постоянно думает, как усовершенствовать программу и где найти публику, перед которой вправду можно себя показать.
— А теперь, дамы и господа, следующий номер нашей программы — демонстрируется власть духа над материей, а для этого мне нужен помощник, доброволец из публики. Молодой мужчина спортивного склада. Неужели не обнаружится среди нас яркий образец британской мужественности, который пожелает прийти мне на помощь?
Зал оживился, люди посматривали на своих соседей. Джойс обратила внимание на столик недалеко от эстрады, за которым сидела молодая пара. Девушка подталкивала локтем своего спутника, а тот, морщась, отказывался. Леонард тоже заметил эту пару.