Загадать и принять
Шрифт:
— Вот в кого ты у меня такая дура? Думала, что умной девчонкой будешь. А ты только и делаешь, что разочаровываешь.
— Извини, что не оправдала твоих ожиданий.
— Опять хамишь?
— Прекрати придираться, — я чуть не рассмеялась над ее словами. — У меня нет настроения ругаться.
— Значит совсем все плохо, — хмыкнула мама. — Январь и февраль можешь за квартиру не платить. Коммуналку только не забудь закрыть. Поправляйся.
— Спасибо, и ты не болей.
— Даже не думала. Это ты у нас неприятности и экстрим любишь, чтоб жизнь раем не казалась. Я же живу по принципу, чем спокойнее, тем лучше. Без таких качелей, как у тебя.
— Мы все такие разные… Мам, мы с тобой уже поняли, что совершенно разные люди. Так чего спорить?
— Не знаю. Из любви к искусству спора?
— Только из-за
— Эль, тебе там апельсины нужны? — уже серьезно спросила она.
— Нет. Спасибо. Апельсинов хватает.
— Если понадобятся, то ты звони. Все же не чужие.
— Договорились.
После ее звонка настроение поднялось. Мама была в своем репертуаре. Она никогда не понимала мой образ жизни. Считала, что я все делаю неправильно, но при этом, когда я была с Сережкой на руках, первые два года жила за ее счет. Может, у нас часто случались споры, но это не мешало нам быть родными людьми. Мама почему-то считала, что я могу исправиться, если чаще мне говорить какая я неудачница и все делаю неправильно. Вначале меня это бесило. Я ругалась с ней. Пыталась доказать обратное. Сейчас же меня, ее слова только смешили. Я столько лет слушала одно и то же, что слова перестали действовать. Я их не воспринимала. Или это случилось из-за того, что ее мнение меня перестало волновать, и я начала жить своей жизнью? Ведь в детстве часто хочется, чтоб тебя похвалили. Заслужить одобрение, чтоб тобой гордились. Это переходит и в сознательный возраст. Одно время я пыталась соответствовать ее идеалам. Но что поделать, если не получалось достигнуть той планки, которую она поставила? Осталось лишь привыкнуть к той жизни, которую я для себя выбрала и понять, что эта моя жизнь. Необязательно жить по указке других, стремиться оправдать чьи-то ожидания. Можно идти своим путем, который кажется правильным и быть счастливой или глотать слезы, но никого при этом не винить, потому что виноватых нет. Вся ответственность за выбранную дорогу была лишь на мне.
Две недели в больницы не прошли даром. Чего только я не передумала за это время. Успела раз десять помириться сама с собой. Потом поругаться. Обвинить себя во всем произошедшем. Затем простить. Испугаться пустоты, что оказалась в душе. Заставить себя примириться с ней. Я не могла долго жалеть себя. У меня был Сережка, Данко. Нужно было жить дальше. Работать. Да, я потеряла ребенка. По прогнозам врачей забеременеть повторно для меня будет проблематично из-за неполадок с другим яичником. Но я выжила. Теперь я знала, что некоторые препараты у меня вызывают аллергию. Их нельзя принимать. Потерянный малыш иногда мне снился. Но это была не моя вина, что он не смог появиться на свет. Я хотела его родить, но не судьба.
Меня забирал Сережка. Я вначале хотела, чтоб он в школу пошел. Думала самой доехать, но Сережка как рявкнет в трубку, что будет меня встречать, после этого я не нашла слов возразить. Я не видела сына две недели. За это время мне показалось, что он еще больше вырос. Если судить по укоротившимся джинсам, то так оно и было. Мальчишка не по дням, а по часам рос. Это сколько же, сантиметров пять прибавил. Теперь придется еще к тратам добавить новые брюки и джинсы. Светке в этом плане повезло больше. Пашка сейчас в росте остановился. А мой решил в каланчу превратиться. Под глазом фингал, который уже начал зацветать. Длинная челка его почти скрывала. И волосы ему подстричь пора. За ними не видно ничего. Может от мира хорошо прятаться, но при этом теряется кругозор. Хмурый, нет, скорее серьезный. Не мальчишка. Молодой человек, который тут же забрал у меня сумку. По-деловому так. Я хотела его обнять. Сказать, как соскучилась, но не стала этого делать. Не сейчас. Для этого будет время, когда за серьезностью вновь мелькнет мальчишка, которому нужна мать. Пока он играл роль взрослого, который не будет терпеть «телячьи нежности». Можно немного и подыграть.
— Как у вас дела? — осторожно спросила я.
— Нормально. Напугала ты нас сильно. Особенно Данко.
— А тебя нет?
— Когда пугаться было? Нам когда позвонили, что ты в кому впала, то Данко словно с катушек слетел. Решил, что ты умерла. Напился до чертей. До реальных чертей. Такую чушь нес. Это полный… Начал мебель ломать. На меня кидаться. Я у него вдруг врагом стал. Я ему с перепугу
— Чего ты скорую не вызвал?
— Допустим, вызову. А если вопросы начнут задавать, где ты? Мне четырнадцать. Дети не должны оставаться дома одни. Было бы шестнадцать, то вопросов было бы меньше. Так же меня к бабушке бы отправили. Вот меньше всего туда хочу ехать. Уж лучше чертей с Данко гонять. Или в распределитель. Зачем мне там ошиваться? Пришлось своими силами справляться.
— Он же тебя убить мог.
— Не, не мог. Не в том состоянии был, — Сережка усмехнулся.
— Извини, что тебе все это пережить пришлось. Сейчас домой придем, я этот вопрос решу.
— Ты Данко не выгоняй. Он тогда сломается. Пропадет без нас.
— До этого жил и ничего, — возразила я. Хотя слова сына меня удивили.
— Он просто очень переживал за тебя. Не мог ничего сделать. Себя винил. Давай дадим еще один шанс? Он же хороший.
— Почему ты на его стороне? — я бросила взгляд на сына.
— Потому что он на моей. Взаимовыручка. У меня были проблемы, он мне помог. Как я могу к нему спиной повернуться? Это предательство называется.
— Вы меня когда-нибудь поставите в курс, что там за такие проблемы были, из-за которых ты школу прогуливал? — не выдержала я. Сережка вздохнул.
— Скажем так, мы не сошлись мнением с одним одноклассником по поводу моего внешнего вида и характера. Споры были сильные. Сейчас одноклассник сломал ногу. Пока можно учиться спокойно.
— А потом?
— Потом видно будет, — пожал плечами Сережа. — Насчет Данко, мне есть с чем сравнивать. У Пашки есть родной отец, который не знает когда у того день рождения. Есть дядя Дима, который слово не скажет против тети Светы. С Данко проще. С ним интересно. А сейчас он просто сломался. Или почти сломался. Не выдержал. Остался один на один с проблемой. Я не могу ничего посоветовать. Он и не замечал меня, как будто меня не было. Тебя должен заметить. Давай попробуем его починить?
— Посмотрим по ситуации.
Сломался. В это сложно было поверить. Данко всегда был сильным, веселым, неунывающим. Представить его сломавшимся у меня не получалось. Просто не выходило. То, что рассказал сын, вызвало негодование. Я думала, что приду домой и выставлю Данко за дверь. Но чем ближе мы подъезжали к дому я начала представлять немного другую картину. Тридцатое декабря. Они готовятся встречать праздник. Все мне названивают. Счастливые и довольные. Данко готовил какой-то сюрприз. Об этом я случайно узнала. Но тогда так была занята, что мне было не до сюрпризов и праздников. Нужно было работать. Еще и чувствовала себя неважно. Потом им позвонили и сказали, что я в реанимации. Ребенка не будет. Данко хотел этого ребенка. Я видела это. Чувствовала. Тут же он остался один на один с проблемой, которую не мог решить. Сломался. Не справился с переживаниями. Еще бы понять с каким.
— Там только в квартире бардак сильный, — сказал Сережа.
— Уберем все.
— Конечно, уберем, — согласился он.
В квартире пахло дезинфицирующим средством. Мокрые полы. Морозный воздух гулял по комнатам. Данко вышел из комнаты. Помятый. Влажные волосы собраны в крысиный хвост. Все никак его не подстригу. Он же и не торопится расставаться со своей шевелюрой. Небритый. Нос разбит, как и губа. На щеке ссадина. Серые штаны опять висят на нем мешком, как и футболка. И сам весь осунувшийся. Брови нахмурены.