Загадать желание
Шрифт:
Леон подвел нас к широкому навесу невдалеке от воды.
– Подождите здесь, – сказал он. – Я скоро.
И ушел.
Горыныч сбросил дорожную сумку, уложил на землю завернутый в полотно Максимов меч. Я последовала его примеру, скинув рюкзак, и потянулась, разминая спину после долгого сидения в повозке.
Люди воеводы обосновались на небольшом клаптике. Все остальное пространство лагеря досталось беженцам из Солончака. Джинсы, короткие юбочки, кепочки… Мимо прошла, ковыляя на высоких каблуках, девушка, напомнившая мне сестру Горыныча – такая же тонкая, темноволосая, только, наверное, постарше. В очередной раз подвернув ногу, девушка зло пробормотала что-то и, наконец,
– Чего зенки вылупил? Баб не видел, что ли?
– Так это… Красивая она, – парень смущенно потер затылок и добавил, словно оправдываясь: – Ведьма!
Неподалеку беловолосая девочка в платье с рюшами держала на ладонях большой радужный шар. Кто-то окликнул ее, маленькая колдунья отвлеклась, и игрушка расплескалась каплями воды по траве.
– Горыныч, это ты, что ли? – темная фигура внезапно выросла прямо перед нами и, стоя против света, казалась огромной.
– Здравствуй, Вахтыр, – отозвался Арис.
– Ну, здравствуй, – седоусый дядька, выше Горыныча и шире раза в два, с боевой секирой у пояса, улыбнулся и, вместо рукопожатия, несильно хлопнул Ариса по плечу. – Давно не виделись… Леон сказал, ты захочешь списки колдунов посмотреть.
– Да. Где они?
– Спешишь? – Вахтыр покачал головой. – Подлечился бы сперва… Вот уж кого, а лекарей у нас хватает!
«Лекарей?»
Я вздрогнула.
Алина! Как же я могла забыть?!. Ведь она где-то здесь, в этом лагере!
Солнце мешало смотреть, но я прикрывала глаза ладонью и вертела головой во все стороны, пока не увидела Леона. Благодаря высокому росту сына воеводы сложно было не заметить: вот он возвращается, пробираясь мимо палаток, мимо сидящих на земле людей… И девушка в местной одежде, с заплетенными в косу светлыми волосами, идет впереди него, буквально тащит за руку. Леон радостно улыбается, подруга сосредоточенно лавирует в толпе, стараясь ни с кем не столкнуться, и время от времени поднимает голову, смотрит в нашу сторону… Видит ли? Хочется помахать рукой, но я стою, не двигаясь. Наши взгляды встречаются, лицо Алинки расцветает улыбкой, а глаза тут же наполняются слезами, которые она стирает ладонью. И, бросив руку Леона, протиснувшись сквозь группку молодежи, выбегает к навесу:
– Женечка, наконец-то!
Отчего-то растерявшись, я смотрела на нее, не зная, что сказать, что сделать, но Алина не заметила замешательства – обняла меня первой.
– Наконец-то, – повторяла она, – наконец-то…
Разговоры пришлось отложить до вечера. Леон уже знал, что срочных новостей мы не принесли, а с остальным можно было и подождать. Рану Арису подруга залечила, а Леон нашел для Горыныча чистую рубашку и, так как обед в лагере мы пропустили, вручил нам по куску свежего хлеба с сыром. Вахтыр принес кипу листов, исписанных мелким почерком, положил на широкую доску, установленную на колоды наподобие стола.
Спрятавшись в тени навеса, мы с Алиной и Арисом несколько часов кряду вычитывали списки с именами и умениями колдунов. Имя «Карина» встречалось там всего шесть раз, но ни одна не носила фамилию «Дмитриева». И все же до темноты, оббегав палатки, мы нашли всех шестерых Карин. Была там одна бойкая старушка-гадалка, две девочки-школьницы, младенец и две молодые женщины. Сестры Горыныча среди них не оказалось.
– Помнишь, хутор Хмельки сразу за Верешем? – Леон разложил на столешнице карту. – Вот тут. Мы разбили лагерь рядом с ним, и людей там не меньше – тысячи две точно будет. Поедем туда, как только отец вернется. Я собирался раньше, да вот, пришлось задержаться… Твоя сестра, наверняка, попала туда.
Арис кивнул, соглашаясь, но долго еще сидел над сшитыми листами, щуря усталые глаза.
Посреди луга горели костры – много-много. И от них было светло, словно солнце еще не спряталось за спиной лесистого холма на западе. Зарево отражалось в реке, а небо мутновато-черное, казалось далеким-далеким.
На ужин сварили в огромных котелках кашу. Нельзя сказать, чтобы она получилась очень вкусной, но я уже привыкла есть все, что не отвратительно, и не жаловалась. К тому же вязкая серая масса аппетитно пахла мясным бульоном. И, наконец, это были не бутерброды!
Глухо стучали ложки о деревянные миски. Фляга с вином переходила из рук в руки, поблескивая отражением пламени. Люди сидели не близко друг к другу, словно специально, чтобы не мешать мыслям и тихим разговорам тех, кто едва слышно перешептывался, сдвинувшись поближе. На всем лугу было много таких кругов – более шумных, более тесных и дружных там, где собрались колдуны, попавшие сюда целыми семьями, с друзьями и соседями. А в чернильной тьме под сенью подступающего к лугу леса недовольно урчали заброшенные в неуютный, незнакомый мир существа, но никто, кроме меня, их не слышал:
Идем, идем… скорее…
Мы вчетвером сидели рядом. Леон рассказывал, как пришлось схватиться с простыми деревенскими мужиками, озлобленными страхом, как испуганных и обессиленных людей, жителей Солончака, искали по округе и приводили сюда, в лагерь на берегу Вороши…
– Хорошо, что отец вовремя узнал про второй чужой город, – Леон обнял дрожащую от вечерней прохлады Алинку. – Пришлось колдунов у местных отбивать. Они ведь, как дети – понять ничего не могут, что делать – не знают. С перепугу село сожгли – там, за Ворошей, и друг друга едва не поубивали. Отец им в лагере колдовать запретил, но кто-то пробует, ясное дело… Мы, если видим, что осторожно – не мешаем. Пускай учатся.
Горыныч слушал, неподвижно глядя в огонь. Наверное, думал о сестре… Леон не стал его расспрашивать о путешествии, но подруге было любопытно, как выглядит теперь Иванцово, и я вкратце рассказала ей, что видела на пустых улицах мертвого города. Только о Викторе смолчала. Рассказывать о Максиме тоже не хотелось, но Алина спросила, а после сидела, закрыв лицо руками, пытаясь унять слезы, оплакивая того, кто пусть и причинил нам немало зла, но любил ее – по-своему, как умел.
Потом Алину, как опытную уже лекарку, позвали помочь – у старика прихватило сердце. Подруга поднялась, торопливо вытирая слезы и приглаживая волосы. Леон пошел ее проводить. Мы с Горынычем остались у костра среди людей со смутно знакомыми лицами. Изредка кто-то, проходя мимо, здоровался с Арисом, еще реже тот отвечал. Словно не слышал.
В костре трещал хворост. Один из «новеньких» – молодой солончацкий парень – играл на гитаре. Двое друзей подпевали ему, и этой компании как будто все равно было – петь на берегу ставка возле родного ПГТ или здесь, в чужом мире, под чужим небом.
Глядя, как пляшут огни над лугом, я поняла вдруг, как сильно соскучилась по дому. По всему тому, что с ним связано – уюту, спокойствию, посиделкам с чашкой чая и долгим разговорам с Алиной о трудностях и переживаниях, которые теперь показались бы нам мелочами. Сейчас бы домой, за кухонный столик, чтобы чайник посвистывал, закипая, и бормотал телевизор, чтобы пахло пряниками с корицей и руки грелись о любимую чашку. Чтобы мама с папой были рядом и…