Загадка Белой Леди
Шрифт:
И вместо очередной реплики последовал неуверенный стук в дверь.
Глеб поспешно открыл дверь и выглянул в коридор, но тот встретил его лишь напряженной пустотой.
Сквозь незанавешенные окна с рассохшимися, но все еще внушительными дубовыми рамами лился легкий ровный свет пасмурного утра, и было видно, как под тентом уже собираются первые нетерпеливые посетители. И Глеб, все еще помня о своем желании добраться до старого Сатыроса с его непревзойденной фенекой, почему-то с несвойственным ему легкомыслием решил сначала перекусить в компании этих любителей ранних трапез.
На лестнице его шагам вторило
Он занял место в углу, откуда были прекрасно видны и само здание, из которого он только что вышел, и плавающие в дымке горы, и большой луг, тот самый, где вчера бродили странные люди и животные, а сегодня цвели незнакомые белые цветы, изнемогавшие от собственного совершенства. Холодный сероватый мрамор столика неприятно холодил локти даже через ткань, и с него медленно испарялась влага от только что прошедшейся мокрой тряпки. На какую-то долю секунды стол показался Глебу римским жертвенником, а разноцветный от тента пар обещал благоволение богов и полноту утех.
– Па-азвольте! – вдруг раздался прямо за его локтем бархатный, но с начальственными обертонами голос. – Я добивался этого места слишком долго. – И, ощутив сзади толчок, локоть Глеба скользнул вперед по влажному мрамору, уничтожая сине-желтый пар и вынуждая невольно податься вперед и все тело. Он раздраженно обернулся – перед ним, надменно улыбаясь потемневшими от времени брылями, стоял крупный бульмастиф в простом брезентовом ошейнике. Поймав взгляд Глеба и, видимо, истолковав его по-своему, пес несколько поспешно пробурчал:
– Не выношу все эти серебряные бирюльки на шее, – а затем с некоторым вызовом буркнул: – Алекс, – после чего пару раз сердито стукнул хвостом о бетон. – А теперь, пра-ашу вас, найдите себе другое место.
Глеб усмехнулся и пересел за другой столик, откуда была видна лишь внутренняя часть этой импровизированной столовой. Перед ним в облаках запахов от множества блюд гудела разношерстная толпа, и, уже не удивляясь, а просто механически фиксируя все происходящее, Глеб отметил, что совершенно четко различает в этом ароматическом клубке и пряную изысканность китайцев, и приторную слащавость Средиземноморья, и смолистую легкость Индии, и даже винный дух столь вожделенной фенеки.
Однако уже в следующее мгновение его внимание было перехвачено другой особенностью: если сидевшие мужчины представляли собой пеструю смесь одежд и лиц, то всех женщин скрывали знаменитые марокканские джеллабы, столь фантастически подчеркивающие грацию и столь же волшебно скрывающие любые недостатки женского тела. Их розовые, охряные, бирюзовые, удивительно притягательные фигуры возвышались над мрамором, странно напоминая Глебу изысканность линий римских надгробий – или только что виденные им неведомые цветы. Женщины большей частью молчали, низко опустив на лица тонкую ткань капюшонов, отчего все без исключения казались юными и прекрасными. Однако мужская часть населения, не обращавшая на женскую никакого внимания, с лихвой восполняла эту подозрительную тишину. В полифонию разговора вплетались и звонкие голоса множества животных и птиц, тоже бесцеремонно устроившихся за столиками. Речи последних были внятны Глебу ничуть не меньше, чем разнородный говор людей, хотя все явно пользовались при общении своими родными языками и наречиями. Глеб невольно обернулся посмотреть на представившегося ему Алексом субъекта: ведь
Фигура тихо опустилась рядом с собакой, и обнажившиеся клыки заставили отвратительную зеленую тварь перескочить на другое, бессильно опущенное плечо.
– Тот, кто торопится, уже мертв, – недовольно пробормотал Алекс, и Глеб поймал себя на том, что с острым нетерпением ждет ответа даже не женщины, а маленького воина Авадонна. Но тот ничего не сказал, а в следующее мгновение, мячиком прыгая под туго натянутым тентом, пронесся голос нового персонажа. Определение «персонаж», сделанное им случайно, вдруг развеселило Глеба и успокоило его окончательно: участие в пьесе всегда представляет определенный интерес, а тут, как он уже давно смутно подозревал, каждый из присутствующих являлся еще в каком-то смысле и автором. Правда, авторов здесь, пожалуй, слишком много, их мысли, стремления и понятия, ежесекундно сталкиваясь, поглощают друг друга и практически не дают фабуле сдвинуться с места…
– Herren, mesdames, господа, ladies, rouvat! – выкрикивал человек в зеленом халате хирурга, будто зазывала на ярмарочном балагане. – Не проходите мимо! Не упускайте момента! Процедуры отменяются! Все готовимся к прощальному концерту! Где Фока Фокич?
«Значит, старик – лицо реальное, – подумал Глеб. – Но что, если… если своим появлением в его номере я его, так сказать, дематериализовал? Впрочем, глупости. Надо просто держаться своих привычек и правил – это прекрасный способ существования в любой ситуации, даже самой абсурдной». – Он уже хотел крикнуть, что искомый субъект спит в ванной, в его номере, но тут перед ним всплыло какое-то до боли знакомое женское лицо, которое отвлекло его, и он промолчал.
Вместо него хором ответила сидевшая слева пара: старик и юноша. Они не были похожи, но создавалось впечатление, будто старик являл собой изношенную, вытершуюся подкладку нового стильного костюма, олицетворенного юношей. Старик казался глухим эхом, осыпающимся сухим следом, отражением, остающимся в зеркале в тот момент, когда сам предмет уже исчез. Но вместе с тем юноша был явно зависим от старика, ибо его движения все время чуть отставали, словно могли только вторить движениям своего двойника.
– Он ушел ловить пауков…
– …ловить пауков…
– Ах, Хуанито, ты опять не удержал свой язык! Сколько раз я говорил тебе: прикуси его до крови, но смолчи. Только тогда ты сможешь начать быть собою!
– Но с тех пор как Эль Канторьо протащил меня по арене, я боюсь крови, Сус Джалут. Я никогда не смогу стать собой – ведь я живу только вами.
Последние слова красивого испанца неприятно поразили Глеба: он всегда испытывал к гомосексуалистам неприкрытое отвращение.