Загадка Отца Сонье
Шрифт:
Как у меня затрепетало все внутри – словно к самоей душе было это прикосновение!
— Дидье, — после того, как мы отошли от калитки, продолжала она. — Не знаю, говорили вам или нет… Дела наши – хуже некуда. Покойный отец оставил много долгов, и теперь наш дом с хозяйством должен пойти с молотка, а мы с матушкой вынуждены будем оказаться на улице. Я уж у кого только ни пыталась одолжить денег, но вы же знаете нашу деревню… Я слышала, что вы получили наследство, и поэтому… Только ради Господа Бога простите меня!..
Да
Я спросил:
— Сколько вам… сколько тебе надо?
Оказалось, для погашения самых срочных долгов – четыреста франков.
— Я, правда, не скоро смогу вернуть, — прибавила она, — но, поверьте мне – непременно, со временем…
Да о чем тут говорить! И из-за этого выставлять людей на улицу! У меня было с собой целых семьсот франков. Ни слова больше не говоря, я стремительно сбегал домой и вынес эти злосчастные четыре сотни.
Как сладостно было чувствовать себя ее спасителем, когда протягивал ей эти бумажки!
— Вы… Ты говорила – самые срочные долги, — сказал я, оборвав поток ее благодарностей. — А других много?
— Да, — с горечью призналась Натали. — Еще больше двух тысяч. Но их можно заплатить через год… — Она чуть не расплакалась. — Правда, я и сама не знаю, как мы…
Вот чего я от себя не ожидал – это такой решительности. Перебив ее сказал:
— Знаешь что, Натали. Тебе не придется их платить.
Разумеется, она не поняла.
— Как это?.. Кому же тогда платить?
— А вот так! — с той же решительностью сказал я. — Их платить – мне.
— Вам?.. Тебе?.. С чего это вдруг?.. Почему – вам?..
— Да потому, — выпалил я, — что – это супругу надо платить по долгам своей жены!.. Деньги эти – ерунда, уж за два-то года как-нибудь соберу… Натали, скажи, ты согласна выйти за меня замуж?
— Вы?.. Ты мне предложение делаешь, Диди?
— Ну а что же еще? Конечно! Скажи только прямо сейчас – ты согласна стать моей женой?! Ты любишь меня?!
Наши губы как-то сами собой слились в поцелуе… Ах, как сладостен был этот поцелуй под луной! Как сердце ее билось совсем рядышком с моим! Какая упругая была ее грудь, прижавшаяся к моей груди! И ее руки, обхвативши мою шею, — как нежны они были!
— Я согласна… — тихо прошептала она. — Я люблю, да, я люблю тебя, Диди..
И долго мы еще так стояли под луной, прижавшись друг к другу…
Перед расставанием я объяснил ей, что завтра должен уехать в Шампань. Но это едва ли слишком надолго – месяца на три, ну, от силы на четыре, покуда мой компаньон по мукомольне снова не встанет на ноги, а он, Пьер Луазье, старикан, несмотря на возраст, весьма крепкий, так что, может, даже и меньше трех месяцев пройдет.
— Ты будешь меня ждать? — спросил я.
И услышал в ответ:
— Ну а как же, Диди, ведь ты мой муж…
И был еще один, прощальный поцелуй, самый жаркий за время этой встречи…
Уже на следующий день, в поезде на пути в Шампань, наш недавний разговор с Беренжером Сонье будет вспоминаться мне из такой дали, словно он происходил много-много лет назад, и под стук колес я буду повторять про себя только это: "Я согласна…", "Я люблю, да, я люблю тебя, Диди…", "…ведь ты мой муж…" И буду вспоминать эту луну и этот взгляд Натали, брошенный мне на прощание…
6
Нет, милая Натали, ты не станешь моей женой. Спустя два месяца после моего отъезда в Шампань ты выйдешь замуж за отца Беренжера. Снова же не без разрешения, идущего, надо думать, из самого Ватикана. Ты никогда не станешь мадам Риве, ты будешь… ах, и на язык-то не ложиться… второй мадам Сонье, — так, что ли, надобно будет отныне тебя называть?
И мадам Сонье перваябудет как ни в чем не бывало, улыбаясь, стоять в храме Марии Магдалины чуть позади вас, пока аббат будет частить на своей латыни, а рогатая тень скалиться вам со стены. И даже, говорят, моя богобоязненная тетушка Катрин, говорят, во время этого странного венчания посетит сей храм. И тоже будет стоять, и будет улыбаться – больше, возможно, думая о расчудесной коровенке своей. И даже прадедушку Анри с собой прихватит, который по окончании обряда подпрыгнет на своих копытцах и воскликнет радостно: "Настоящий говньюк!"
И ты будешь рожать отцу Беренжеру детей-деспозинов, моя (ах, нет, уже не моя!) Натали. Однако дети твои будут умирать во младенчестве один за другим, словно этот могильный запах, стоящий в доме у преподобного, будет звать их в могилу еще из твоего чрева. И это ты собственным руками отстреляешь из ружья всех гиен и ягуаров в его зверинце перед тем как усадить на этот странный трон его гниющий прах…
Что касается меня, то я так никогда и не женюсь. И моя обеспокоенная этим матушка, покуда жива, будет все меня с надеждой спрашивать: "Ну когда, когда же ты наконец?.." – и будет получать один и тот же ответ: "Дел невпроворот. Подожди – когда-нибудь…"
А потом и вовсе жизнь моя изогнется так, что помышлять о какой-либо женитьбе смог бы только умалишенный. Но и тогда я буду вспоминать тебя, моя (моя! моя!) Натали. И ту ночь под луной, и тот наш поцелуй, и твои слова: "Я люблю, да, я люблю тебя, Диди…"
Сейчас, когда мне 99, особенно близко вспоминается это. Ибо круг мой уже почти замкнулся, и поскольку круг есть круг, то я не удаляюсь от тебя, а, напротив, и ты сама, и та ночь, и те твои слова – все становится ближе и ближе с каждым моим шагом…