Загадка Отца Сонье
Шрифт:
Выходит, вот как вышло – просвистала она мимо так и не замеченная, твоя смерть, Диди!..
Кстати, насчет необычного своего цвета мой гость тоже успел дать пояснения, хотя мало, совсем чуть времени у него уже оставалось. Еще в юности, как и всех членов Ордена, ему дали эту таблетку, придающую силы, если их вовсе уж не останется. Оказывается, в ухе у себя он ее прятал, пройдя через весь Ад. Так и не испытал ее чудодейственной силы. А теперь, узнав, где меня искать, не мог найти в себе силы проделать пешком по снегу последние километры на пути от станции к моему колхозу имени Кого-то. Думал было, так и умрет на снегу, — вот когда и достал ее из уха.
Только, верно, рассчитывалась она на молодых, а не на стариков, у которых
— От нее же, поди, и il nous reste de moins en moins de temps, [45] — уже едва-едва слышно проговорил он, когда я укладывал его на скамью рядом с печкой.
И еще что-то бормотал, весь в жару, исчерпывая последние капли оставленного ему времени. Бормотал о том, что есть еще "их люди". Вернее – не "их", но верные делу той самой Тайны, Тайны Деспозинов, занимающие, кстати, тут немалые посты; люди, перед которыми он, де, за меня похлопотал, и что я когда-нибудь попаду… нет, не во Францию, а в Москву – по здешним меркам, в самый Рай, то есть.
45
Времени все меньше и меньше остается (фр.)
Это произносилось уже вовсе на излете дыхания. Я понял, что он вот-вот скончается и бредит перед смертью, поэтому, рискнув на полчаса оставить его одного, помчался в контору колхоза имени Кого-то, чтобы по телефону вызвать из райцентра доктора.
Когда я, однако, вернулся, мой гость лежал уже бездыханный, и цвет лица его был теперь не зелен, а, как у всех отошедших в мир иной стариков, вполне благопристойно сер. Время, которое он так боялся упустить, истаяло для него целиком.
Врач из райцентра, явившийся лишь спустя почти сутки, констатировал, что смерть моего "неизвестного гостя" (так его назвал по оставшейся со времен Ада привычке не иметь лишних подозрительных знакомцев) — что эта смерть наступила от длительного недоедания и множественных обморожений. Так и похоронили его на погосте колхоза имени Кого-то без надписи на могиле, как поступали в том Аду, из которого мы с ним вырвались-таки.
После смерти маленького зеленого человечка я заглянул в его холщовый мешок, такой же плоский, как он. В мешке-то я и обнаружил, помимо плащ-палатки, куска хозяйственного мыла и двух смен белья, эти самые папки, что до сих пор хранятся на вон той полке в моем обретенном Раю. Иногда заглядываю в них, и жизнь моя, совсем вроде бы никчемная жизнь, вдруг вырисовывается совершенно в ином свете. А уж как он сам их добыл – иди знай. Не бредил, выходит (теперь-то уж точно знаю, что не бредил), и были где-то и здесь те самые "их люди".
Да, конечно были, не могло их не быть! Как бы я иначе сподобился обрести этот Рай? Ведь тоже отнюдь не бредом в конце концов оказалось.
Как я его обрел? А вот как. Года через три после смерти зеленого человечка вдруг – впервые за всю историю колхоза имени Кого-то – в контору позвонили из самой Москвы. Было сообщено, что ваш покорный слуга, столь незаметная, доживающая свой век в Чистилище букашка, вызывается в столицу на съезд передовиков-механизаторов. В колхозе диву давались – как там вообще могли узнать о моем уже, наверно, и Богом забытом существовании?
Про съезд говорить не буду – интересного мало; а вот о том, что последовало за этим съездом…
Прямо в гостинцу "Колхозник", где "удобства" одни-единственные на целый этаж, в мой номер на шесть человек, в этот занюханный номер, к удивлению всех шестерых передовиков, вошли двое в одинаковых костюмах и сообщили, что внизу мою персону ожидает не больше не меньше как "ЗИМ".
Черный, сверкающий, как новенькая галоша, он помчал меня в центр города. Там в каком-то высоком здании меня с быстротой молнии перебрасывали из кабинета в кабинет, — при каждом таком перебрасывании я обрастал новыми и новыми документами, — и наконец, сам еще толком этого уразумев, я вышел на улицу уже обладателем этого Рая.
Нет уж, как хотите – но не могло тут обойтись без "их людей"!
А уж как дивились в колхозе имени Кого-то, когда я на один день приехал туда забрать свой нехитрый скарб, того и не передать словами!
Ну, так кем же он оказался для меня? А кто, спрошу я вас, может препроводить из Чистилища прямиком в Рай? Давайте, давайте, думайте сами!
И получается, снова же не бредил перед смертью мой гость, имя которого… Под несколькими документами, что в папках, он подписывался, кстати, вполне приличествующим ангелу именем "Регуил". А в действительности звали его…
Ах, да едва ли члены этого их загадочного Ордена имели обыкновение называться подлинными своими именами и хотя бы даже под ними умирать. Так и лежать ему в безымянной могиле на погосте колхоза имени Кого-то…
n
Пьер и Поль, а также о моей беде и о моих страданиях
Они возникли почти одновременно в нашем шампанском городке Ретель, близ которого находилась моя мукомольня, и оба поселились по соседству со мной. Произошло это через неделю-другую после того, как мой старик Луазье переломал себе ноги и я вернулся из Ренн-лё-Шато, неустанно вспоминая о своей Натали. Их звали, как главных столпов Церкви – одного Пьер, другого Поль. Выходцы из разных мест, из разных концов Франции (Пьер был из Нормандии, из городка Сен-Ло, а Поль – из Везуля, что во Франш-Конте), они походили друг на друга, как братья – оба всего на год-другой старше меня, оба невысокие, весьма крепко сбитые, всегда улыбчивые, с миловидными лицами. Даже причина их появления у нас в Ретеле была едина: оба, как они рассказывали, в своих городках попортили девок из благопорядочных семей, а жениться ни в какую не желали, и бегство сочли для себя наилучшим выходом. А почему оба именно в наш Ретель – тут уж пути Господа воистину неисповедимы.
Знать бы еще истинную причину появления, по крайне мере, одного из них!.. Ах, да поди-ка, поди-ка знай все в свой жизни наперед! Многим ли захотелось бы до конца влачить такую жизнь в подобном случае?..
Как бы то ни было, я быстро с ними обоими сдружился – не со стариком же Луазье, вечно кряхтящим и провонявшим чесноком, коротать вечера. Да еще держа при себе занимавшую все сердце память о Натали!
С Пьером и Полем – иное. С ними я хотя бы мог отвлечься по вечерам. Бывало, сиживал с ними допоздна, за бутылочкой легкого вина мы играли в вист, к которому они меня и приохотили, и память о Натали притаивалась до ночи. Играли они поначалу, конечно, лучше меня, но игра шла лишь ради удовольствия, совсем на крохотные деньги, так что наутро было даже лень вспоминать, выиграл ты или проиграл.
Кстати, вскоре выяснилось, что у них у обоих золотые руки – у Пьера по столярной части, а у Поля по слесарной, — а поскольку деньги у обоих подходили к концу, я тут же пристроил их на работу к себе на мукомольню, и, надобно сказать, они быстро привели эту столетнюю развалину в божеский вид. Так что, если прибавить и вечера, мы стали поистине неразлучны.
О чем разговаривали за картами по вечерам? О, при учете того, что мне открылось потом, далеко не безынтересный вопрос. Не о мукомольне же, в конце-то концов, опостылевшей за день. Оба весьма недурно знали историю Франции. Пьера больше всего интересовала наша лангедокская старина – катары, тамплиеры, альбигойцы и прочее. Уж на сей-то счет мне было что ему порассказать; тогда он даже карты откладывал и слушал как завороженный. Что касается Поля, то он больше увлекался династией Меровингов, о которых знал едва ли не больше меня.